Ius Antiquum N. 19 –
2007
А. КОРБИНО*
МЕСТО LEX AQUILIA В РИМСКОМ
УЧЕНИИ ОБ
УЩЕРБЕ
1. Когда был принят lex Aquilia (вероятно, в 286 г. до н. э. и, во всяком случае, не позднее примерно 200 г. до н. э.[1]), damnum уже был не только юридически определенным фактом, но и довольно сложным и разработанным предметом правового регулирования.
а) Во-первых, следует отметить, что в законах XII таблиц damnum представлял собой понятие, которое, несмотря на возможную этимологическую связь с идеей «уничтожения материальной вещи»[2], уже содержало в себе намек на любое нарушение прав. Оно подразумевало не только «уничтожение» вещей, но – шире – любое уничтожение богатства, в общем, имущественную потерю, ущерб. Уже тогда римляне оперировали представлением, близким тому, что впоследствии выразил Павел, передавая, впрочем, при этом мысль Варрона[3]:
|
D. 39. 2. 3, Paul. 47 ad ed.: Damnum et damnatio ab
ademptione et quasi deminutione patrimonii dicta sunt. |
Сами названия «ущерб» и «штраф» происходят от «отнятия» и как бы «уменьшения» нашего имущества. |
По меньшей мере в двух предписаниях законов XII таблиц (впрочем, только в них, насколько нам известно, оно и содержалось), интересующее нас выражение, действительно, встречается уже в смысле «имущественной потери» (не обязательно подразумевающей «уничтожение» материальной «вещи» – объекта нарушенного права):
|
XII Tav. 8. 16: si adorat furto, quod nec manifestum erit, [duplione damnum decidito]. XII Tav. 12. 3: si vindiciam falsam tulit, si velit is… tor arbitros tris dato, eorum arbitrio… fructus, duplione damnum decidito. |
Если
предъявляется
иск о
неявной
краже, пусть
(судья)
присудит
штраф в
размере
двойной стоимости
вещи. Если приносит (в суд) поддельную оспариваемую вещь или намеревается..., пусть претор назначит трех посреднических судей и пусть по их решению... к возмещению ущерба в размере двойного дохода (от оспариваемой вещи) приговорит его. |
Вещь «похищенная» не есть вещь «уничтоженная», так же как не является (или может не являться, чего для нашего рассмотрения достаточно) таковой вещь подмененная (настоящая vindicia, вместо которой была предъявлена falsa).
К тому же намек на damnatio (как подчинение обязанности нести имущественные потери вследствие неподобающего поведения[4]) содержался уже и в ритуализованных словах заявления, которое произносил совершавший manus iniectio:
|
Gai. IV. 21: Per manus iniectionem aeque de his
rebus agebatur, de quibus ut ita ageretur, lege aliqua cautum est, veluti
iudicati lege XII tabularum. Quae actio talis erat: qui agebat, sic dicebat
‘quod tu mihi ivdicatvs (sive
damnatvs) es sestertivm x milia...’ |
Также посредством наложения руки вели спор о тех вещах, для которых такое производство постановил какой-нибудь закон, как, например, по закону XII таблиц то имело место при требовании исполнения судебного решения. Производство было следующее: Истец говорил: «так как тебя присудили, или обязали дать мне десять тысяч сестерциев...». |
b) Во-вторых, следует упомянуть о различных видах имущественного ущерба, которые предусматривались в ту эпоху, – от furtum (многообразие конкретных проявлений которого уже признавалось возможным) до особых случаев вырубки деревьев (arbores), уничтожения урожая, поджога снопов или дома, выпаса скота на чужой земле, pauperies и других.
Регулирующие их нормы разнятся по содержанию, в котором сплетаются различные соображения законодательной политики, учитывающие не только экономическую тяжесть ущерба («уничтожение», «похищение» или «невозврат» вещи), но и степень виновности того, кто его причинил.
Если вещь «похищена» у того, кому она принадлежит, то прежде всего проводится различие, произошло ли это в соответствии с определением furtum (в таком случае сработают соответствующие четкие нормы) или как-то иначе. В последнем случае особому регулированию подлежали некоторые специфические ситуации, отличавшиеся объективными или субъективными моментами, оправдывавшими особую санкцию (tignum iunctum[5], vindicia falsa[6], невозврат поклажи – depositum[7]). Во всех остальных случаях похищение влекло за собой лишь общую обязанность ответчика вернуть вещь тому, кому она принадлежит.
Если же вещь оказывалась «уничтожена» (что, кстати, делало невозможной vindicatio[8]), тот, кому она принадлежала, был вправе требовать – в отношении ответчика, который, впрочем, не обязательно сам совершал действие, причинившее ущерб[9], – применения различных санкций, в зависимости от обстоятельств: pauperies, иное наносящее урон событие (порубка деревьев, уничтожение урожая, поджог, и т. п.).
Поэтому составы различаются и по типу санкции (в одних случаях – poena: например, при краже; в других – иное: например, при поджоге[10]), и по ее природе (в одних случаях – публичной: например, при явной краже[11]; в других – частной: например, при вырубке деревьев – arbores[12]), и по критериям вменения (в одних случаях – объективных: pauperies[13]; в других – с учетом субъективных моментов виновности).
В этом отношении показателен следующий текст:
|
D. 47. 9.
9, Gai. 4 ad leg. XII tab. |
Того, кто подожжет постройки или положенную возле дома кучу зерна, велено, связав и подвергнув бичеванию, сжечь на огне, если только он совершил это сознательно и преднамеренно. Если же случайно, то есть по небрежности, то велено, чтобы он или возместил ущерб, или, если окажется несостоятельным, был подвергнут более мягкому наказанию. Название же «постройка» включает в себя все виды строений. |
Таким образом, мы имеем дело с различной материальной характеристикой рассматриваемого damnum (похищение, уничтожение вещи), различной природой (публичной или частной) предусматриваемого взыскания и разнообразной его типологией (наказание, возмещение ущерба, возможно, что-то еще), в том числе и в зависимости от психологического элемента в действиях виновного.
Однако есть неизменный реквизит. Насколько мы знаем, каждый особый состав относился, как правило, исключительно к нарушению «актуальной принадлежности» вещи (проявляясь в ее уничтожении, похищении или даже просто невозврате). Можно спорить, шла ли речь только о принадлежности по праву собственности или также и на ином основании, но нельзя отрицать, что в принципе законодатель принимал во внимание исключительно принадлежность.
Утрата «собственной» вещи (и, значит, нарушение права на требование «in rem») уже расценивалась в праве того времени как предпосылка наличия для пострадавшего ущерба, заслуживающего отдельного рассмотрения (для определения санкции, хотя бы она и была различной в зависимости от состава), в гораздо большем числе случаев, чем если бы она происходила для него в результате нарушения права на требование, возможное только «in personam» (что предполагало особую санкцию лишь в отношении auctoritas[14] и feneratio[15]).
2. Итак, рассматриваемый закон, когда он принимался, сообразовывался с нормативным контекстом, в котором уже явно учитывались типологическое разнообразие ущерба и, следовательно, необходимость установления норм, учитывающих это разнообразие.
Впрочем, известно следующее замечание Ульпиана:
|
D. 9. 2. 1
pr., Ulp. 18 ad ed.: Lex Aquilia omnibus legibus, quae ante se
de damno iniuria locutae sunt, derogavit, sive duodecim tabulis, sive alia quae
fuit: quas leges nunc referre non est necesse. |
Аквилиев
закон
отменил все
законы,
изданные
раньше и
говорившие
о
противоправном
причинении
вреда, – как XII
таблиц, так и
другие; в
настоящее
время нет необходимости
приводить
эти законы. |
Таким образом, этот закон принимался не для того, чтобы ввести нормы, неизвестные прежде, но, напротив, модифицировать их, обновив их содержание.
Рассмотрим его точную формулировку.
Как известно, о ней, применительно к главам, которые продолжали действовать (то есть I и III), сообщают два фрагмента Гая и Ульпиана (дошедшие в Дигестах), а применительно к II главе – в реальности мало применявшейся[16] – краткое упоминание в «Институциях» Гая:
|
D. 9. 2. 2 pr. (Gai. 7 ad ed. provinc.): Lege Aquilia capite primo cavetur: ut qui servum servamve alienum alienamve quadrupedemve pecudem iniuria occiderit, quanti id in eo anno plurimi fuit, tantum aes dare domino damnas esto. |
В первой главе Аквилиева закона содержалось постановление: «Если кто-либо противоправно убьет чужого раба, или чужую рабыню, или четвероногое, или скот, то да будет он присужден дать собственнику столько меди, сколько являлось наивысшей стоимостью этого в данном году». |
|
Gai. III. 215: Capite secundo adversus adstipulatorem, qui pecuniam in fraudem
stipulatoris acceptam fecerit, quanti ea res est, tanti actio constituitur. |
Во второй главе Аквилиева закона устанавливается соответствующий количеству вреда иск против адстипулятора, который в ущерб действительного верителя совершил (с должником) акцептиляцию (без получения от него надлежащей платы). |
|
D. 9. 2. 27. 5 (Ulp. 18 ad ed.): Tertio autem capite ait eadem lex Aquilia: ceterarum rerum praeter hominem et pecudem occisos si quis alteri damnum faxit, quod usserit fregerit ruperit iniuria, quanti ea res erit in diebus triginta proximis, tantum aes domino dare damnas esto. |
В третьей же главе тот же Аквилиев закон говорит: «В отношении иных вещей, кроме убитых раба и скота, причинивший другому вред да будет присужден дать собственнику столько мени, сколько являлось в течение ближайших 30 дней стоимостью того, что противоправно сожжено, сломано, испорчено». |
Таким образом, закон регулировал два типа ущерба: тот, что был вызван материальным уничтожением вещей (по-разному в предписаниях I и III глав), и тот, что происходил от погашения долга путем мошеннической acceptilatio со стороны adpromissor.
С этой точки зрения в законе не было ничего нового, кроме упрощения благодаря сведению воедино прежних, гораздо более разнообразных видов и составов ущерба, происходящего от уничтожения вещей. Но и он, и ущерб от нарушения кредита и прежде считались гипотезами, в ряде случаев, как мы видели, заслуживающими особой санкции. И все же следует обратить внимание на исторический факт: из двух предписаний только первое в последующем получило развитие в ходе регулирования его конкретного применения. Рассмотреть причины этого было бы интересно, но это увело бы нас слишком далеко от настоящей темы (место lex Aquilia в римском учении об ущербе), с точки зрения которой достаточно лишь отметить тот факт, что вторая глава не нашла в последующем применения.
Так что сосредоточим внимание на I и III главах, а значит, на влиянии lex Aquilia на учение об ущербе, проистекающем от уничтожения вещи.
а) С точки зрения характера «нарушенного права» мы теперь можем быть более уверены: в I и III главах это не право принадлежности вообще, а «собственность»[17].
И это то, что в последующей интерпретации осталось непоколебимым фактом[18].
b) С точки зрения «защищаемого имущества» определенное – весьма интересное – новшество состоит в проводимом отныне различии между определенными res, составляющими предмет правового регулирования в I главе, и всеми остальными, защите которых отводится III глава.
Вещи, рассматриваемые в I главе, в действительности не являются самыми значительными: различение проводится не по критерию res pretiosiores, лежащему в основе фундаментального (в другом отношении) деления вещей на «mancipi» и «nec mancipi»: помимо сервитутов (по поводу которых можно было бы сказать немало, но здесь это невозможно), не считались подпадающими под защиту в I главе «fundi» и «aedes» (защита и тех и других осуществлялась ex capite tertio), однако такой защите подлежали и pecudes, отличные от считавшихся mancipi, например, овцы и козы, а в силу позднейшей интерпретации (в связи с этим ссылаются на авторитет Лабеона) – и свиньи; а в рамках, вероятно, еще более поздней интерпретации – слоны и верблюды, в отношении которых, кстати, представляется особенно интересной точка зрения Гая по этому поводу в сравнении с его же позицией в вопросе о включении последних в число res mancipi[19].
Скорее это вещи, «уничтожение» которых (в крайнем значении «смерти») приобретает особое значение, превосходящее то, которое имеет столь же окончательное уничтожение других (наказанию за которое и посвящена III глава, охватывающая также и ущерб от смерти других живых существ, если только она состоит в «occisio»[20]).
Даже вещи, которые с экономической точки зрения могут считаться для собственника столь же, если не более, значимыми, например, fundi и aedes, могли подвергнуться разорению и опустошению. Но оно не имело такого же квалифицирующего значения, как убийство одушевленного имущества: их «идентичность» от противоправного действия не страдала[21]. Как в дальнейшем замечали юристы, восстановленная постройка считается той же самой, что сгорела или была снесена[22]; тем же самым остается земельный участок, вернувшийся в первоначальное состояние после того, как был разорен impetu fluminis, или вновь засаженный после пожара, уничтожившего посадки и посевы[23]. Поэтому эти вещи и не могли рассматриваться в одной и той же плоскости.
Итак, Аквилиевым законом защищалась не просто «собственность», не собственность на вещи, наиболее значимые в абсолютном смысле, но скорее собственность на некоторые особенные виды имущества.
В самом деле, убитые раб или домашнее животное представляют собой неповторимое имущество. Личные качества первого, ценность, которую приобретает приручение второго, – это факт, который их смертью уничтожается навсегда.
Особый характер защиты, которой они пользуются, заключается именно в этой их особенной ценности. К тому же более серьезной защите, предусмотренной I главой, подлежат только животные, которых хозяин держит «gregatim»: в контексте закона употребление этого слова в его несомненном первоначальном значении находит объяснение в его применимости лишь к некоторым породам животных – именно к тем, собирание которых в стада не является спонтанным и естественным, но происходит по воле человека ради особых выгод, вытекающих из этого.
с) С точки зрения «экономического вреда» (то есть ущерба), наш закон далее проводит различие (или, по крайней мере, дает возможность такого различения, как показала со временем его interpretatio), между абсолютным «уничтожением» определенных видов имущества (рабов и скота) и, напротив, их лишь частичным либо функциональным «уничтожением» (например, нанесением увечий рабу или четвероногому), которое в правовой науке уподобляется уничтожению – без учета его тяжести (полному, частичному или даже только функциональному: как разрывание или загрязнение одежды, превращение вина в уксус, подмешивание песка к зерну) – других его видов. В то время как в первом случае применяется I глава, во втором защита осуществляется в соответствии с III главой (что, впрочем, подчеркивается самими verba legis, которые различают именно occidere и urere, frangere, rumpere: первое может относиться только к людям и животным, а остальное, напротив, и к людям, и к животным, и к неодушевленным вещам).
d) С точки зрения критериев вменения ответственности закон трактует этот вопрос единообразно, беря за основу два момента: наличие непосредственной причинной связи между действиями виновного и событием, причинившим рассматриваемый ущерб, и необходимость того, чтобы такие действия не были юридически обоснованными. Так что ущерб должен был быть не только «datum», но и «iniuria datum».
Таким образом, напрашивается первый вывод: Аквилиев закон вводил новое регулирование не в отношении damnum, но только в отношении «особого» ущерба, который испытывал собственник при «уничтожении» его вещи.
Такое регулирование теперь вводилось в общей форме, а не для каждого отдельного случая (как было раньше), а также предусматривало единообразные по своей природе санкции (отныне всегда «частные», тогда как ранее они иногда были и публичными). Унификация и нововведения наблюдаются и в других отношениях: налагаемое наказание всегда имеет имущественный характер (а уже не личный, как иногда случалось прежде) и хотя варьируется при возможном определении (наибольшая стоимость вещи за соответствующий промежуток времени, различный для I и III главы, не совпадает ни с штрафом (так как включает в себя возмещение), ни с простым возмещением (поскольку может его, в зависимости от обстоятельств, превышать).
Режим Аквилиева закона отличается новизной и в отношении всегда строго субъективных принципов вменения (iniuria) и дополнительных его элементов (обязанность non infitiare; ноксальный характер иска).
По другим вопросам (которые в общем-то, с той точки зрения, с какой мы рассматриваем Аквилиев закон, касаются деталей, хотя сами по себе имеют очень большое историографическое значение) выводы не могут быть столь же надежными в силу неопределенности данных источников и глубины расхождений по их поводу в науке. Ограничусь упоминанием о проблеме предполагаемой «возможности исполнения» иска из Аквилиева закона посредством manus iniectio[24] и о проблеме предполагаемого первоначального исключения из защиты согласно III главе повреждений, отличных от полного «уничтожения» вещи[25].
3. Воздействие, которое нормы нового закона оказали на технику юриспруденции, было огромным.
Аквилиев закон предопределил особое внимание, которое юристы в ходе толкования уделяли точной формулировке нормы закона, чем отличалась вся последующая правовая традиция (а в некоторых отношениях даже послеримская).
Юристы были вынуждены углубленно рассматривать ряд вопросов: проблему непосредственной причинной связи (поскольку lex Aquilia предусматривал обязанность ответчика non infitiare, представляется очевидным, что такого признания ответчика можно было требовать только при наличии «определенных» элементов причинности); проблему виновного характера действия, причинившего ущерб (при отсутствии оправдывающих оснований – таких, как законная защита, ситуация необходимости, осуществление собственного права, подчинение законному порядку, – ущерб считался причиненным в любом случае «iniuria», когда в действиях можно было усмотреть хоть малую толику небрежности, и потому ответственность исключалась, только если можно было утверждать, что damnum собственник претерпел «casu», а это для юристов было равносильно тому, чтобы сказать, что совершивший действие, вызвавшее ущерб, сделал «omnia quae oportuit» или, с иной точки зрения, что в действии не было никакой его вины, хотя бы даже culpa levissima[26]); проблему имущественного или неимущественного характера рассматриваемого ущерба. В последнем случае юриспруденция считала, в частности, что нормой закона охватывался только ущерб, допускающий оценку, то есть выражаемый в денежной стоимости, основанной на объективных данных и потому «определенной». Из этого вытекало: исключение из сферы действия закона вреда, причиненного свободному человеку и не имеющего непосредственного имущественного значения[27], а также исключение случаев морального ущерба (например, при разглашении содержания завещания[28]).
Разумеется, речь идет о процессе, развивавшемся на протяжении веков, в ходе разработки темы, которой занимались все поколения юристов, от veteres (упомянутых в D. 9. 2. 11. 4, Ulp. 18 ad ed.) и fundatores (М. Юний Брут) до юристов I в. до н. э. (Кв. Муций Сцевола, Аквилий Галл, С. Сульпиций Руф, Алфен Вар, Авл Офилий, Требаций Теста, Фабий Мела, загадочный Квинт из D. 4. 3. 7. 7, Ulp. 11 ad ed.) и всех остальных, вплоть до Теофила. Правовая наука получила в наследство богатство мыслей и тончайших рассуждений, которое во многих отношениях сказалось на ее истории и по сей день сказывается на многих общепринятых выводах.
4. Однако, как уже говорилось, lex Aquilia – это все же специальный закон, что неизбежно сказалось на его интерпретации, которая всегда носила ограничительный характер. Поэтому не раз повторялось, что этот закон защищал не «принадлежность», но только цивильную собственность (на что указывает присутствие в тексте слова erus); в этих рамках он различал собственность на одни виды имущества (I глава) и на другие (III глава); он защищал только от «определенного» и «непосредственного» ущерба; в определении санкции он содержал элементы уголовных критериев вины (пусть и по-разному понимаемые в I и III главах; в случае добровольного, или нет, признания ответственности). Все это очень скоро поставило перед системой права проблему, распространять ли и каким образом режим Аквилиева закона об ущербе от уничтожения вещи за пределы, установленные законом.
В данном случае римляне не стали прибегать к новому законодательному акту, но возложили эту задачу на iurisdictio претора.
Это могло быть обусловлено разными причинами.
К принятию законов не стали прибегать, потому что этот законодательный инструмент тогда уже переживал упадок (проблемы расширения пределов защиты рассматривались юристами довольно позднего времени, как кажется, не ранее Офилия). Либо (как я склонен считать) решили предоставить более гибкому инструменту преторского эдикта развитие и обогащение дисциплины, которое не всегда можно было предусмотреть во всех деталях.
Как бы то ни было, претор взял на себя решение двух проблем с помощью двух разных инструментов (actio utilis и actio in factum): это защита, при наличии некоторых особых реквизитов ущерба, носителей отношений принадлежности (dominium, прочие формы собственности и даже владение) помимо предусмотренных законом (то посредством tutela in factum, то посредством actio utilis) и защита носителей iura in re aliena (для которых была гарантирована – не без споров, по крайней мере, для узуфрукта[29] – tutela utilis). В целом, в результате деятельности преторов «Аквилиевы» нормы превращались в отдельную дисциплину, во многих отношениях преодолевавшую узкоспециальный характер предписаний древнего плебисцита. Но – при сохранении некоторых основополагающих принципов.
Сфера
применения
соответствующих
норм строго
ограничивалась
«вещным
правом» (отныне
понимаемым в
самом
широком
смысле слова,
включая все
формы
«принадлежности»
и iura in re aliena).
Также строго
он ограничивалась
«имущественным»
и
«непоправимым»
характером
ущерба. Когда
таковой,
пусть и будучи
имущественным,
не был
непоправимым,
защита
владельца
по-прежнему
возлагалась
на обычный
иск «rei persecutoria».
В чем же заключался главный критерий различия между персекуторным порядком, обеспеченным обычным иском, и Аквилиевым режимом в его наиболее широком смысле (включая преторские нововведения)?
Аквилиев режим (наследуя, в свою очередь, предшествующей традиции, которая в ряде пунктов его предвосхищала) с самого начала и до Юстиниана четко и неизменно отличался одним существенным аспектом: когда ущерб нанесен «вещам» и носит «непоправимый» характер (поскольку прекращает, целиком или частично, физическое существование имущества или его функциональное использование), он может быть вменен в вину не только когда является результатом culpa levis (в соответствии с обычным параметром оценки, применяющимся в персекуторных исках), но и когда вытекает из culpa даже только levissima действующего лица. Наличие culpa, даже минимальной, лишает действие, причинившее ущерб, правомерных оснований. Совершая его, действующее лицо искажало естественный коэффициент риска (periculum), которому подвержены вещи, и, следовательно, «юридически» провоцировало это происшествие. Риск, что такое случится, действительно, падает на собственника (согласно старинному укоренившемуся принципу), только когда нельзя сказать, что это ни в какой степени не зависит от чьей-то culpa, иначе говоря, только когда событие, причинившее ущерб, произошло casu.
A. CORBINO
IL RUOLO DELLA LEX AQUILIA NELLA DISCIPLINA ROMANA
(RIASSUNTO)