N. 8 – 2009 –
Memorie//XXIX-Roma-Terza-Roma
Московская
Духовная
Академия
Симфония
священства и
царства в
России.
Исторический
очерк и
перспективы
Симфония
Церкви и
государства,
или выражаясь
более
аутентичным
языком,
симфония священства
и царства,
представляет
собой одну из
исторически
сложившихся
моделей церковно-государственных
взаимоотношений.
Для
того чтобы
точнее
представить
суть симфонии,
необходимо
учитывать
различия природы
Церкви и
государства.
Церковь, в
соответствии
с православным
вероучением,
основана
непосредственно
самим Богом -
Господом
Иисусом Христом;
богоустановленность
же государственной
власти
опосредована
историческим
процессом.
Целью Церкви
является
вечное
спасение
людей, цель
государства
заключается
в их земном
благополучии.
Ввиду
отличия
природы
Церкви от
природы государства
они
прибегают к
различным
средствам в
достижении
своих целей.
Государство
опирается на
материальную
силу, включая
и прямое
физическое
принуждение,
Церковь же
располагает
лишь
религиозно-нравственными
средствами
для
духовного руководства
своих
пасомых и для
приобретения
новых чад.
Государство,
сознающее
пределы
своей
компетенции,
не
претендует
на то, чтобы
высказывать
авторитетное
суждение о
вероучительных
предметах
или о формах
богопочитания—
о
богослужении;
равным
образом, не
дело Церкви
судить о
формах
государственного
устройства, о
мероприятиях
правительства
с точки
зрения их
политической
целесообразности.
Церковь и
государство
имеют поэтому
свои
отдельные
сферы
действия,
свои особые
средства и в
принципе
независимы
друг от
друга.
Независимость
эта, однако,
не носит
абсолютного
характера.
«Церковь не
есть царство от
мира сего, но
она в мире,—
писал
известный
сербский
канонист
епископ
Никодим (Милаш),—
и члены ее
должны быть в
то же время членами
и
государства,
следовательно,
подлежать
как
церковным,
так и
гражданским
законам»[1].
Есть области,
которые не
могут быть
безразличны
и для Церкви,
и для
государства.
Это прежде
всего
общественная
нравственность,
которая, с
одной
стороны,
имеет отношение
к
созидаемому
Церковью
делу
спасения людей,
а с другой,—
составляет
внутреннюю опору
прочности
государственного
правления, и
еще— это
правовой
статус
Церкви в государстве.
Позиция
Церкви по
отношению к
коллизиям, могущим
возникнуть в
этих двух
сферах, не
может быть
одинаковой.
Церковь
непогрешимо
проповедует
абсолютно
истинное учение
и преподает
людям
нравственные
заповеди,
исходящие от
самого Бога;
поэтому она не
властна
изменить
чего-либо в
своем учении,
не властна
она и
умолкнуть,
прекратить
проповедование
истины, какие
бы иные
учения ни
предписывались
или ни
распространялись
государственными
инстанциями.
Ради
беспрепятственного
и внутренне
свободного
проповедования
истины
Церковь не
раз в истории
терпела
гонения от
врагов
Христа. При
этом гонимая
Церковь не
прибегала к
политическим
средствам
для своей
защиты и не
отказывала
государству,
преследующему
ее, в
лояльности,
но в то же
время
христиане ни
при каких
обстоятельствах
не могут
повиноваться
таким повелениям
государственных
властей,
которые
принуждают
их к
вероотступничеству
или греховным
деяниям. В
этом
отношении
Церковь
совершенно
свободна от
государства.
И возникающая
при этом
коллизия
разрешается
однозначно.
Когда
иудейский
синедрион
хотел воспретить
апостолам
проповедь
учения Христа
Спасителя, свв.
Петр и Иоанн
сказали:
«Судите,
справедливо
ли пред
Богом—
слушать вас
более, нежели
Бога?» (Деян. 4.19).
В «Основах
социальной
концепции
Русской Православной
Церкви»
содержится
на сей счет
такое
положение:
«Если власть
принуждает
православных
верующих к
отступлению
от Христа и
Его Церкви, а
также к
греховным,
душевредным
деяниям,
Церковь
должна
отказать
государству
в повиновении.
Христианин,
следуя
велению
совести, может
не исполнить
повеления
власти, понуждающего
к тяжкому
греху. В
случае
невозможности
повиновения
государственным
законам и распоряжениям
власти со
стороны
церковной
Полноты,
церковное
Священноначалие
по должном
рассмотрении
вопроса
может предпринять
следующие
действия:
вступить в прямой
диалог с
властью по
возникшей
проблеме,
призвать народ
применить
механизмы
народовластия
для
изменения
законодательства
или пересмотра
решения
власти,
обратиться в
международные
инстанции и к
мировому
общественному
мнению,
обратиться к
своим чадам с
призывом к
мирному
гражданскому
неповиновению»
(III.5).
Что же
касается
юридического
статуса, который
имеет та или
иная
поместная
Церковь, то
правовой
суверенитет
на
территории
государства
принадлежит
государственной
власти.
Следовательно,
она и
определяет
правовой
статус
поместной
Церкви.
Реальные модели
взаимоотношений
между
Церковью и
государством
формируются,
конечно, на
основе
исторической
реальности,
тем не менее
юридическую ответственность
за правовой
характер таких
отношений
несет
государственная
власть. Предоставляя
Церкви
полноту
возможностей
для нестесненного
исполнения
ею своей
миссии или ограничивая
эти
возможности,
государственная
власть тем
самым перед
лицом Вечной
Правды
выносит суд о
себе самой и
в конце концов
предрекает
свою судьбу.
Первые
три столетия
истории
Церкви Христовой
были эпохой
ее нелегального
существования.
Церковь на заре
своего
существования
испытала
гонения как
со стороны
иудейской
общины в
Палестине,
так и от
властей и
народа в
Римской империи.
Церковь в
империи была
вне закона,
недозволенной
коллегией (collegium
illicitum).
Преследования
христиан
осуществлялись
как на
основании
общих
законов
империи, так
и особых
распоряжений,
которые
издавались применительно
к христианам,
и которые нам
известны в
общих чертах
из
знаменитой
переписки
Плиния
Младшего с
императором
Траяном.
Взаимоотношения
Церкви и
Римской
империи радикально
изменились
после
издания в 313 г.
эдикта св.
Императора
Константина
и Лициния, даровавшего
христианам
свободу. В
течение одного
столетия в
Империи
сложились
своеобразная
система
церковно-государственных
отношений,
которая и
получила
наименование
симфонии
священства и
царства.
Именно с
симфонией
связано
укорененное
в православной
традиции
представление
об идеальной
форме
взаимоотношений
между Церковью
и
государством,
которая,
конечно, как
это
свойственно
всякому
идеалу, в
земной
реальности, в
истории, осуществилась
лишь отчасти,
не в полную
меру. Поскольку
церковно-государственные
взаимоотношения
- явление
двустороннее,
симфония
могла
возникнуть
лишь в
государстве,
признающем
Православную
Церковь,
которая одна
обладает
полнотой
истинного
ведения,
величайшей
народной
святыней, -
иными
словами, в государстве
православном.
Причем, если
в государстве,
где
Православная
Церковь имеет
официальный
статус,
связанный с
особыми
привилегиями,
существуют
такие
религиозные
меньшинства,
права
которых
вследствие
этой привилегии
ущемлены, то
трудно
говорить о том,
что
церковно-государственные
отношения
урегулированы
идеальным
образом.
Поэтому,
очевидно,
лишь
монорелигиозное,
моноконфессиональное
православное
государство
может без ущерба
для
справедливости
и общего
блага своих
граждан
строить
отношения с
Церковью на
основании
симфонии.
Названным
здесь
условиям
более или
менее, хотя,
конечно,
далеко не
полностью,
ибо на земле
абсолютное
совершенство
невозможно,
соответствовала
Римская
империя в
эпоху
Вселенских
Соборов. Тогда
и были
выработаны основные
принципы
симфонических
отношений
Церкви
и
государства,
зафиксированные
в канонах и
государственных
законах
империи, отраженные
в
святоотеческих
писаниях. Основные
идеи и
принципы
симфонии
отражены
главным
образом в
актах императорского
законодательства,
в частности в
«Новеллах»
св.
Императора
Юстиниана.
В
преамбуле к
6-й новелле
сформулирован
самый
принцип
симфонии
церковной и
государственной
власти -
священства и
царства:
«Величайшие
блага,
дарованные
людям высшею
благостью Божией,
суть
священство и
царство, из
которых
первое
(священство,
церковная
власть) заботится
о
божественных
делах, а
второе (царство,
государственная
власть)
руководит и заботится
о
человеческих
делах, а оба,
исходя из
одного и того
же источника,
составляют украшение
человеческой
жизни.
Поэтому ничто
не лежит так
на сердце
царей, как
честь священнослужителей,
которые со
своей стороны
служат им,
молясь
непрестанно
за них Богу. И
если
священство
будет во всем
благоустроено
и угодно
Богу, а
государственная
власть будет
по правде
управлять
вверенным ей государством,
то будет
полное
согласие между
ними во всем,
что служит на
пользу и благо
человеческого
рода. Потому
мы прилагаем
величайшее
старание к
охранению
истинных догматов
Божиих и
чести
священства,
надеясь получить
чрез это
великие
блага от Бога
и крепко
держать те,
которые
имеем»[2].
Руководствуясь
этой нормой,
император Юстиниан
в своих
новеллах
признавал за
канонами
силу
государственных
законов.
Классическая
византийская
формула
взаимоотношений
между государственной
и церковной
властью
заключена
также в более
позднем акте
императорского
законодательства,
относящемся
ко второй
половине IX в., -
«Эпанагоге»:
«Мирская власть
и священство
относятся
между собою,
как тело и
душа,
необходимы
для
государственного
устройства
точно так же,
как тело и
душа в живом
человеке. В
связи и
согласии их
состоит благоденствие
государства»[3].
Ту же мысль
находим и в
актах VII
Вселенского Собора:
«Священник
есть
освящение и
укрепление
императорской
власти, а
императорская
власть посредством
справедливых
законов
управляет
земным»[4].
Таким
образом, суть
симфонии
составляет обоюдное
сотрудничество,
взаимная
поддержка и
взаимная
ответственность,
без вторжения
одной
стороны в
сферу
исключительной
компетенции
другой.
Государство
при симфонических
отношениях с
Церковью
ищет у нее
моральной,
духовной
поддержки,
ищет молитвы
за себя и
благословения
на
деятельность,
направленную
на
достижение
целей, служащих
благополучию
граждан, а
Церковь получает
от государства
помощь в
создании
условий, благоприятных
для
благовествования
и для духовного
окормления
своих чад,
являющихся
одновременно
гражданами
государства.
Отцы
Карфагенского
Собора в 104 (93)-м
каноне выразили
мысль о том,
что
благочестивые
носители государственной
власти
призваны
быть защитниками
Кафолической
Церкви:
«Царскому человеколюбию
предлежит
попещися,
чтобы Кафолическая
Церковь,
благочестною
утробою
Христу их
родившая, и
крепостию
веры воспитавшая,
была
ограждена их
промышлением;
дабы в благочестивыя
их времена,
дерзновенные
человеки не
возгосподствовали
над
безсильным народом,
посредством
некоего
страха, когда
не могут
совратити
оный
посредством
убеждения».
При
симфонических
отношениях
между Церковью
и
государством
высшие
представители
государственной
и церковной
власти
получают двойную
санкцию— и от
Церкви, и от
государства.
Отсюда
миропомазание
императоров;
отсюда и
участие
государей в
поставлении
Патриархов.
Взаимоотношения
между
Государственной
властью и
Православной
Церковью
составляли
стержень
политической
системы
Российского
государства.
Начиная с
конца XV века
для русского
правосознания
приобрела
чрезвычайно
весомый
характер
идея преемства
Руси
Ромейскому
царству. Эта
идея развивалась
в контексте
учения о
Третьем Риме.
Взаимоотношения
Церкви с
государством
у нас
сознательно
строились по
византийской
модели. В
допетровской
России
великокняжеская,
а потом и царская
власть
ограничена
была не
только традиционным,
обычным
правом, но и
принципиальной
независимостью
от Царя
Высшей церковной
власти -
Освященного
Собора и
Патриарха.
Отступления
от
симфонического
строя церковно-государственных
отношений у
нас в одних
случаях
носили
индивидуальный
характер—
тираническое
правление
Ивана Грозного,
в других же
имели
характер
менее выраженный,
более мягкий
и сдержанный,
чем в
Византии—
как это проявилось,
например, в
столкновении
царя Алексея
Михайловича
с Патриархом
Никоном, обусловленном,
помимо
личных
качеств монарха
и Патриарха,
влиянием
новоевропейских
идей на
государственное
правосознание
правительственных
кругов
России.
Попытки
отдельных
Московских
Государей узурпировать
власть над
Церковью
явились лишь
посягательством
на норму, на
право, а нормой
всё-таки и
при Василии III
и его сыне
Иване
Грозном, и
при Алексее
Михайловиче
оставалась
симфония, суть
которой с
лапидарной
ясностью
была сформулирована
Большим
Московским
Собором 1666-1667 гг.:
«Да будет
признано
заключение,
что Царь
имеет
преимущество
в делах
гражданских,
а Патриарх -
церковных,
дабы таким
образом
сохранилась
целой и
непоколебимой
во век
стройность
церковного
учреждения»[5].
Что же
касается
синодальной
эпохи, то
несомненное
искажение
симфонической
нормы в два
синодальных
столетия
церковной
истории
связано не с
пережитками
византинизма,
как
утверждают
историки
либерального
направления,
а с
исторически
очень ясно
прослеживаемым
влиянием
протестантской
доктрины
территориализма
и
государственной
церковности
на
российское
правосознание
и политическую
жизнь.
При Петре
Великом был
сделан шаг от
византийской
симфонии в
сторону
системы
государственной
церковности
протестантских
немецких
княжеств
эпохи
абсолютизма.
В 1721 г. осуществлена
была
кардинальная
реформа
церковного
управления,
которая
одновременно
обозначила
действительный
переворот в
церковно-государственных
отношениях.
Святейший
Синод, учрежденный
в 1721 г.,
представлял
собой высшую административную
и судебную
инстанцию Российской
Православной
Церкви. При
этом действовал
он
исключительно
с согласия Высочайшей
власти.
Государственные
законы, регулировавшие
церковную
жизнь,
издавались с
тех пор
обычно либо в
качестве
именных
указов Высочайшей
власти, либо
как указы
Святейшего
Правительствующего
Синода,
который, как
и Сенат,
действовал
от имени
государя, получал
от него к
исполнению
Высочайшие
указы и
повеления по
всем церковным
делам. Все постановления
Святейшего
Синода
выходили со
штемпелем
«По указу Его
Императорского
Величества».
В
результате
петровской
реформы от
византийской
симфонии
сделан был
шаг в сторону
системы
государственной
церковности
протестантских
немецких
княжеств эпохи
абсолютизма.
Сочетание
элементов
системы
государственной
церковности
с наследием
традиционной,
унаследованной
от Византии
симфонии, составило
своеобразие
правового
статуса
Православной
Церкви в
России в
синодальную
эпоху. Хотя
унаследованная
от Византии
симфония
Церкви и
Царства
оставалась и
после Петра
высшим
идеалом, но в
своей
юридической
реализации и
политической
практике
этот идеал
подвергся
радикальной
деформации.
До Петра
Великого
служение
Богу и Церкви
сознавалось
и носителями
государственной
власти, и всем
русским
народом как
высший смысл
и высшая цель
самого
существования
государства,
как конечное
основание
для всякого
государственного
деяния. После
Петра правительство
России
ставило
перед собой
вполне
секулярные,
вполне
автономные
от религиозной
санкции цели,
а
привилегированный
статус
Православной
Церкви, ее
"господствующее"
в сравнении с
другими
религиозными
общинами положение
находило
себе
оправдание
уже только в
том, что
Православие,
согласно
Основным
законам
Российской
Империи,
являлось вероисповеданием
Государя и
большинства
его подданных.
Что
же касается
статуса
Императора в
Русской
Церкви, то
самый важный
юридический
документ,
касающийся
этой темы,
был издан Императором
Павлом. 5
апреля 1797, в
день его
коронации,
был оглашен
«Акт о
наследовании
Всероссийского
Императорского
Престола»,
составленный
Павлом
Петровичем в
бытность его
наследником
престола в 1788 г.
и положенный
для хранения
в Успенском
соборе Московского
Кремля. Целью
издания
этого акта было
внесение
твердого и
однозначно
интерпретируемого
наследственного
порядка в
преемство
высшей
государственной
власти, который
должен был
заменить
прежнюю,
введенную Петром
Великим
систему,
основанную
на назначении
наследника
царствующим
Государем по
его
усмотрению,
чреватую,
ввиду неопределенности
относительно
лица
наследника
до самой кончины
правящего
Государя,
интригами
вокруг
престолонаследия
и прямыми
государственными
переворотами,
которые и
имели место в
1741 и 1762 гг.
В
Акте, в
частности,
говорится о
невозможности
восшествия
на
Российский
престол лица,
не
принадлежащего
к
Православной
Церкви.
Соответствующее
место
включает в
себя и
усвоение
Российскому
Государю статуса
Главы Церкви:
«Когда
наследство
дойдет до
такого
поколения
женского,
которое царствует
уже на другом
престоле,
тогда предоставлено
наследующему
лицу избрать
веру и престол,
и отрещись
вместе с
наследником
от другой
веры и
престола,
если таковой
престол связан
с Законом
(подразумевается
вероисповедание,
в данном
случае не
православное
– В. Ц.), для того
что Государи
Российские
суть Главою
Церкви, а
если
отрицания от
веры не будет,
то
наследовать
тому лицу,
которое ближе
по порядку»[6].
Это
положение, о
невозможности
занимать Российский
престол
особе, не
принадлежащей
к
Православной
Церкви,
повторяет
соответствующее
место из
завещания Императрицы
Екатерины I,
составленного
в 1727 г.: «Никто
никогда
Российским
престолом
владеть не
может,
который не
греческого
закона»[7].
Содержание
положения
«Акта»
относительно
вероисповедания
Государя
отразилось в
42 статье
«Основных
законов»,
помещенных в
«Свод
законов
Российской
Империи»,
первое
издание
которого
вышло в 1832 г.:
«Император яко
христианский
Государь
есть
верховный
защитник и
хранитель
догматов
господствующей
веры и
блюститель
правоверия и
всякого в
Церкви
святой
благочиния»
(положение
заимствовано
из
«Духовного
Регламента»).
А в примечании
к этой статье
сказано: «В
сем смысле
Император в
Акте о
наследии
престола 1797 г.
апр. 5
именуется
Главою
Церкви»[8].
Таким
образом,
вносится
известное
ограничение
в формулу
относительно
главенства
Государя в
Церкви. Формула
Императора
Павла
лишается
силы прямого
закона,
становясь
только
толкованием одной
из статей
«Основных
законов».
Для
православного
канонического
правосознания
допустима лишь
такая
интерпретация
положения о
главенстве
Императора в
Церкви,
которая
подразумевает
возглавление
и
представление
Императором
сословия
мирян, но не
епископата. В
таком смысле
и
интерпретировалось
соответствующее
положение в
канонической
и юридической
литературе XIX века
большинством
авторов. Так,
А.Д. Градовский
в своем
толковании 42
статьи
«Основных законов»
писал: «Права
самодержавной
власти
касаются
предметов
церковного
управления, а
не самого
содержания
положительного
вероисповедания,
догматической
и обрядовой
стороны…
Таким
образом,
компетенция
верховной
власти
ограничивается
теми делами,
которые
вообще могут
быть предметом
церковной
администрации,
т. е. не предполагают
актов, по
существу
своему принадлежащих
органам
Вселенской
Церкви, Вселенским
Соборам»[9].
Некоторые
авторы
однако
настаивали
на том, что
хотя
Император и
не может
издавать законов
о вере,
устанавливать
догматов, ему
однако
принадлежит
в Церкви
полнота
власти, в том
числе и
законодательной.
Так Н.С. Суворов
писал:
«Император
законодательствует
в Церкви,
поскольку
она есть
юридический
порядок,
основанный
на
традиционном
православии,
не изменяя
этого
традиционного
православия
и не внося в
него новых догматов,
но регулируя
церковную
жизнь в духе
этого
православия»[10].
По
интерпретации
П.Е. Казанского,
«Император –
не
посторонняя
Православной
Церкви
государственная
власть, но
именно глава
Церкви… По
наиболее
распространеннному
воззрению,
Государь
Император
наследует в
этом
отношении
власть византийских
императоров»[11].
Революционные
события
февраля –
марта 1917 года
внесли
радикальные
перемены в
церковно-государственные
отношения. 2
марта 1917 г.
святой
Император
Николай II
отрекся от
престола,
власть
перешла к
Временному
правительству,
образованному
Временным
комитетом
Государственной
думы.
После
Октябрьского
переворота
Советское
правительство
сразу же
начало
подготовку
законодательства
об отделении
Церкви от государства.
Решительная
ломка
многовекового
тесного
союза
Православной
Церкви и государства,
начатая
Временным
правительством,
завершилась
большевиками.
20
января 1918 г. был
опубликован
составленный
самим
председателем
Совнаркома
«Декрет об
отделении
Церкви от
государства
и школы от
Церкви». Этот
декрет не
только обозначал
формальный,
юридический
разрыв
многовекового
союза между
Церковью и
государством,
разрыв,
предрешенный
уже Февральской
революцией;
он
легализовал
гонения на Церковь.
Православная
Церковь была
отделена от
государства,
но при этом
не получила
прав частного
религиозного
общества.
Принцип отделения
Церкви от
государства,
который
предполагает
обоюдное
невмешательство
в дела друг
друга;
свободу и
независимость
религиозных
общин;
нейтральный
по отношению
ко всем
конфессиям
характер
государства
утвердился в
Соединенных
Штатах Америки,
которые с
самого
начала своей
истории
представляли
собой
многоконфессиональное
государство.
У принципа
отделения
Церкви от государства
есть, однако,
и иная
генеалогия.
На
Европейском
континенте
он явился
результатом
антиклерикальной,
или прямо
антицерковной,
борьбы,
хорошо
известной из
истории
французских
революций.
Когда
Церковь
отделяется от
государства
не ввиду
поликонфессиональности
населения
страны, а
потому что
государство
связывает
себя с той
или иной антихристианской
либо прямо
антирелигиозной
идеологией,
то уже нет
возможности
говорить о
нейтралитете
такого
государства,
о его чисто
светском
характере.
Для Церкви
это обыкновенно
влечет за
собой
стеснения,
ограничения
в правах,
дискриминацию
или прямые
гонения.
В
Советском
государстве
отделение
Церкви от
государства
осуществлялось
по французской
модели, но со
значительным
ужесточением
режима, в
котором
должна была
существовать
Церковь.
Главное
своеобразие
советского законодательства
"о культах"
заключалось
в последних
параграфах
“Декрета” 1918 г.,
которыми как
Православная
Церковь, так
и другие религиозные
общества
лишались
права владеть
собственностью,
а также прав
юридических
лиц. Все
имущество
существующих
в России
церквей и
религиозных
обществ
подвергалось
национализации.
Декрет
запрещал религиозное
воспитание и
образование
детей в
школе. «Преподавание
религиозных
вероучений, —
говорится в
нем, — во всех
государственных
и общественных,
а также
частных
учебных
заведениях,
где
преподаются
общеобразовательные
предметы, —
не
допускается»[12].
“Декретом”
1918 г. Русская
Православная
Церковь была
на территории
Советского
государства
исключена из
числа
субъектов
гражданского
права. Этот
декрет
явился
юридической
подготовкой
к изъятию
церковных
ценностей, к
закрытию
монастырей и
духовных
школ, к
противоправным
судам и
расправам
над
священнослужителями
и благочестивыми
мирянами.
Правовой
статус Церкви,
по декрету,
изданному в
январе 1918 г., приблизился
к
нелегальному,
чего,
конечно, не имели
в виду
деятели
Февраля, чьи
представления
о правовом
статусе
Церкви,
которые они
не успели
реализовать,
были, очевидно,
близки тем,
что
зафиксированы
в ныне действующем
российском
законодательстве
посткоммунистической
эпохи.
Русская
Православная
Церковь на
Соборе 1917-18 гг.
не признала
законности
“Декрета”,
как не
признавала
она до
заявлений
Патриарха Тихона
1923 года
законности
советской
власти
вообще, что, несомненно,
отражало
тогда
настроения
большинства
народа.
Свой
взгляд на
правомерные
отношения
Церкви и
государства
Поместный
Собор выразил
в
«Определении
о правовом
положении
Православной
Российской
Церкви»,
принятом 2
декабря 1917
года.
Своеобразие
этого документа
заключается
в том, что, с
одной стороны,
он не
воспроизводит
схему
церковно-государственных
отношений,
существовавшую
в Российской
Империи, а с
другой, - он
вполне игнорирует
и
складывавшуюся
на исходе 1917
года
реальную
политическую
и законодательную
ситуацию.
Поместный
Собор, таким
образом,
решал вопрос
об
отношениях
между Церковью
и
государством,
отвлекаясь
от сложившейся
ситуации,
решал его
принципиально,
иными
словами,
предлагал
идеальную в
его представлении
норму таких
взаимоотношений.
В
"Декларации",
которая
предваряла
"Определение",
требование о
полном
отделении Церкви
от
государства
сравнивается
с пожеланием,
«чтобы
солнце не
светило, а
огонь не согревал.
Церковь, по
внутреннему
закону своего
бытия, -
говорится в
"Декларации",
- не может отказаться
от признания
просветлять,
преображать
всю жизнь
человечества,
пронизывать
ее своими
лучами»[13].
Основные
положения
"Определения",
принятого
Собором,
гласили:
«1.
Православная
Российская
Церковь,
составляя
часть единой
Вселенской
Христовой
Церкви,
занимает в
Российском
государстве
первенствующее
среди других
исповеданий
публично-правовое
положение,
подобающее ей
как
величайшей
святыне
огромного
большинства
населения и
как великой
исторической
силе, созидавшей
Российское
государство.
2.
Православная
Церковь в
России в
учении веры и
нравственности,
богослужении,
внутренней
духовной
дисциплине и
сношениях с
другими
автокефальными
Церквами
независима
от
государственной
власти и,
руководствуясь
своими
догматико-каноническими
началами,
пользуется в
делах
церковного
законодательства,
управления и
суда правами
самоопределения
и самоуправления
...
3.
Постановления
и узаконения,
издаваемые для
себя
Православной
Церковью...
равно и акты
церковного
управления и
суда, признаются
государством
имеющими
юридическую
силу и
значение,
поскольку
ими не нарушаются
государственные
законы.
4.
Государственные
законы,
касающиеся
Православной
Церкви,
издаются не
иначе, как по
соглашению с
церковною
властью ...
6.
Действия
органов православной
Церкви
подлежат
наблюдению
государственной
власти лишь
со стороны
соответствия
их
государственным
законам, в судебно-административном
и судебном
порядке.
7.
Глава
Российского
государства,
министр исповеданий
и министр
народного
просвещения
и товарищи их
должны быть
православными
...
8.
Во всех
случаях
государственной
жизни, в которых
государство
обращается к
религии,
преимуществом
пользуется
Православная
Церковь.
9.
Православный
календарь
признается
государственным
календарем.
10.
Двунадесятые
праздники,
воскресные и
особо чтимые
Православною
Церковью дни
признаются в
государстве
неприсутственными
днями ...
12.
Добровольный
выход из
Православия
допускается
не ранее
достижения
возраста,
установленного
для
вступления в
брак. Прежде
этого
возраста дети
могут
оставить
Православие
только по желанию
родителей, и
притом лишь в
случае оставления
Православия
самими
родителями; от
детей,
достигших
9-летнего
возраста,
требуется их
согласие ...
14.
Церковное
венчание по
православному
чину
признается
законною формой
заключения
брака ...
18.
Учреждаемые
Православной
Церковью
низшие,
средние и
высшие школы
как
специально-богословские,
так и
общеобразовательные,
пользуются в
государстве
всеми
правами правительственных
учебных
заведений на
общем
основании.
19. Во
всех
светских
государственных
и частных школах
воспитание
православных
детей должно
соответствовать
духу
Православной
Церкви;
преподавание
Закона Божия
для православных
учащихся
обязательно
как в низших,
так и в
высших
учебных
заведениях,
содержание
законоучительских
должностей в
государственных
школах
принимается
за счет
казны.
20.
Удовлетворение
религиозных
нужд членов Православной
Церкви,
состоящих в
армии и флоте,
должно быть
обеспечено
заботой государства;
каждая
воинская
часть должна
иметь
православное
духовенство...»[14].
Не
легко найти
адекватную
характеристику
того строя
церковно-государствеенных
отношений,
который был
начертан в
«Определении»
Собора и в
предваряющей
его «Декларации»,
ибо он
принципиально
отличается
как от режима
отделения
Церкви от
государства,
так и от
системы
государственной
церковности.
Идеал
традиционной
для Православия
симфонии
несомненно
вдохновлял участников
Поместного
Собора, хотя
в изданном
ими
документе
нельзя
видеть
точное воспроизведение
той модели
симфонии,
которая
сложилась в
Византии или
допетровской
Москве.
Осуществить
Определение
Собора в
эпоху победившей
революции
было
совершенно
невозможно.
После
Октябрьского
переворота над
легальным
существованием
Православной
Церкви в
России
нависла
прямая
угроза.
Значительные
перемены в
правовом
статусе
Русской
Православной
Церкви и
других
религиозных
объединений
произошли на
исходе
существования
Советского
Союза. 1
октября 1990 г.
был принят
Закон СССР «О
свободе
совести и
религиозных
организациях»,
утвердивший
за
отдельными
приходами,
церковными
учреждениями,
в том числе и
Патриархией,
права
юридического
лица. Спустя
месяц после
издания
союзного закона
был принят
российский
закон «О
свободе вероисповеданий».
Положение об
отделении школы
от Церкви
формулировалось
в российском
законе в
более
деликатной
форме:
«Государственная
система
образования
и воспитания
носит
светский
характер и не
преследует
цели формирования
того или
иного
отношения к
религии»[15].
При этом,
однако,
преподавание
вероучения на
факультативной
основе
допускалось
в любых
дошкольных и
учебных
заведениях и
организациях.
Преподавание
же
«религиозно-познавательных,
религиoведческих
и религиозно-философских
дисциплин
могло
входить в
учебную
программу
государственных
учебных
заведений»[16].
26 сентября 1997 г.
после
длительной и
острой
дискуссии
как в
парламенте,
так и в обществе
был принят
закон «О
свободе совести
и о
религиозных
объединениях»,
заменивший
прежний
российский
закон «О
свободе вероисповеданий».
В
законе от 26
сентября 1997 г.
«О свободе
совести и о
религиозных
объединениях»
в основном
повторяются
нормы предыдущего
закона, но в
его
преамбуле
содержится
отсутствовавшее
в законе 1990
года положение,
которым
признается
особая роль Православной
Церкви, а
также
некоторых
других
вероисповеданий
в истории
России. Преамбула
гласит:
«Федеральное
Собрание
Российской
Федерации,
подтверждая
право
каждого на свободу
совести и
свободу
вероисповедания,
а также на
равенство
перед
законом независимо
от отношения
к религии и
убеждений, основаываясь
на том, что
Российская
Федерация
является
светским
государством,
признавая особую
роль
православия
в истории
России, в становлении
и развитии ее
духовности и
культуры,
уважая
христианство,
ислам,
буддизм, иудаизм
и другие
религии,
составляющие
неотъемлемую
часть
исторического
наследия
народов
России,
считая
важным
содействовать
достижению
взаимного
понимания,
терпимости и уважения
в вопросах
свободы
совести и свободы
вероисповедания,
принимает
настоящий
Федеральный
закон»[17].
Российское
законодательство
находится в
процессе
формирования.
Эта констатация
касается и
законов,
которые тем или
иным образом
затрагивают
правовой статус
религиозных
общин и
объединений.
Что касается
правового
статуса
Русской Православной
Церкви,
то, поскольку
особое
значение
Православной
Церкви для
России
подчеркнуто
в преамбуле к
ныне
действующему
закону «О
свободе совести
и о
религиозных
объединениях»,
нужно так
усовершенствовать
законодательную
систему,
чтобы
соответствующее
положение из
преамбулы не
оставалось
только
декларацией,
чтобы они
влияли на
законодательство
и отражались
как в
конкретных
правовых нормах,
так и в
реальной
политике
государства.
Восстановление симфонической модели церковно-государственных отношений в ее классических формах: византийской или российской допетровской - в наше время, разумеется, невозможно. Но вполне реалистичным представляется возвращение к некоторым идеям «Определения о правовом положении Православной Российской Церкви», принятого Поместным Собором 1917 – 1918 гг. Во всяком случае, вполне актуальной задачей ныне является устроение своего рода симфонии в отношениях Православной Церкви и российского общества, о чем нередко говорил ныне покойный Святейший Патриарх Алексий II. Благоприятные перспективы устроения подобной «симфонии» есть, потому что к Православной Церкви принадлежит большинство народа нашей страны, и в настоящее время к этому большинству относят себя и носители высших должностей в Российском государстве. А если такая симфония Церкви и общества прочно утвердится, появится необходимость и в ее юридическом, законодательном отражении.
Выступая
на приеме,
который был
дан в Кремле
Президентом
России Д.А.
Медведевым в
честь
новоизбранного
Патриарха
Кирилла, Святейший
сказал:
«Государство
заботится о
земном.
Церковь
заботится о
небесном.
Невозможно
представить
небо на земле
и землю без
неба. И земля
и небо
образуют
гармонию Божественного
бытия,
Божественного
творения… В
современной
светской
России, конечно,
невозможно
возродить то,
что существовало
в
средневековой
Византии или
Московском
царстве. В
новых
условиях мы
сознаем невозможность
осуществления
этого идеала,
который
родился в
первом
тысячелетии.
Но, с другой
стороны, мы,
как Церковь,
сознаем
необходимость,
чтобы дух
симфонии
направлял
наши мысли и
дела в
построении
модели
церковно-государственных
отношений».
Таково
аутентичное
изложение
позиции
Русской
Церкви по
вопросу о
перспективах
восстановления
симфонии в
церковно-государственных
отношениях в
России.
Отношение
представителей
государственной
власти к этой
позиции не
вполне ясно.
Но некоторые
надежды
вызывает уже
самый факт
состоявшегося
недавно, в
начале марта
текущего
года, в Туле
совместного
заседания Государственного
совета и
Президентского
совета по
взаимоотношениям
с религиозными
объединениями
под
председательством
президента
Медведева с
участием
выступившего
на нем Святейшего
Патриарха
Кирилла и
входящих в совет
представителей
других
церквей и религиозных
общин.
Характерно
при этом, что
в центре
дискуссии на
этом
заседании
стояли не
специфические
проблемы,
связанные с
правовым
статусом
религиозных
общин, но вопросы
нравственного
воспитания
детей и
молодежи, а также
социальные
проблемы,
обострившиеся
в результате
переживаемого
страной и миром
экономического
кризиса.
Своего ближайшего
партнера в
решении этих
вопросов, как
можно
заключить по
формату
прошедшего заседания,
государство
видит в
Русской
Православной
Церкви и
других
религиозных
общинах России.
Обольщаться
нереалистичными
надеждами и
тешить себя
иллюзиями не
следует, но
идея симфонии
Церкви и
государства
не встречает
ныне уже ни в
обществе, ни
в
государственных
учреждениях
отторжения,
на которое
она наталкивалась
в 1990-е гг., не
говоря уже о
советской эпохе.
Нельзя
однако не
замечать, что
в обществе
сохранились
и такие
элементы,
которых эта
перспектива
пугает.