N. 3 – Maggio 2004 – Tradizione Romana

И.Л. Маяк

Послевоенная советская историография истории Рима (40-е – 80-е годы)

II мировая война явилась для народов, входивших в состав Советского Союза, Великой Отечественной войной. И, хотя даже в годы великих бедствий и испытаний научная мысль продолжала биться, университеты и музеи в урезанном виде функционировали, развитию науки был поставлен предел. Он сказался прежде всего на научных кадрах. Множество талантливых, особенно молодых, ученых погибло на фронтах, оставшиеся в живых наряду с ведущими учеными старшего поколения испытывали неимоверные трудности голода, холода, эвакуации, недостатка в самом необходимом. Не хватало даже бумаги. Студенты записывали лекции профессоров на свободных от печати газетных полосках. Тяжелый удар был нанесен библиотекам: книгохранилища перестали пополняться, иссяк приток зарубежной научной литературы и, что особенно прискорбно, публикации источников.

Победа в Великой Отечественной войне вызвала небывалый подъем в обществе, исключительный энтузиазм. Несмотря на страшную разруху, полуголодное существование и ограничение контактов с иностранными коллегами, ученые обрели как бы второе дыхание. В первую очередь предстояло завершить выполнение задачи, стоявшей перед наукой довоенного времени, - издать новые учебные пособия и учебники для высшей школы. И, действительно, в 1947 году вышел учебник по истории древнего Рима профессора МГУ Н. А. Машкина, исправленный и дополненный в 1949 г., а также курс лекций профессора Ленинградского Университета С. И. Ковалева. Кроме того, увидели свет курсы лекций по античности. Вся эта литература, естественно, была написана с позиций марксизма-ленинизма, с признанием существования в Риме рабовладельческой формации и борьбы классов рабов и рабовладельцев как основной движущей силы в римской истории.

Однако, эти учебники, особенно Н. А. Машкина, были наполнены живым фактическим материалом, содержали сведения о характере и изменениях римского общества, о внутренней и внешней политике, о своеобразии материальной и духовной культуры римлян, очерки о государственных деятелях, полководцах, поэтах и историках. Н. А. Машкин впервые ввел в советскую учебную литературу обзоры источников разных типов и видов по истории Рима и историографии римской истории. Он же уделил особое место обзору истории римского права.

Начало послевоенного времени было ознаменовано возобновлением деятельности научных журналов – университетских и общесоюзного, «Вестника древней истории» АН СССР, где всегда присутствовала древнеримская тематика. Но особенное значение имело появление подлинно научных исследований монографического характера. Разумеется, они основывались на предварительной работе, отраженной в статьях. Проблематика их была довольно разнообразной и имела продолжение в советской литературе в последующем.

Первой появилась книга академика Р. Ю. Виппера, вернувшегося в 1941 г. из эмиграции, посвященная анализу раннехристианской и античной литературы[1]. В СССР христианство рассматривалось не в рамках теологии, а как исторический факт культурно-идеологической и социальной истории Римской империи. Главной темой раннее христианство не было, и начало нашего обзора с нее обусловлено именно хронологическим приоритетом. Книга «Рим и раннее христианство» открыла список советских послевоенных исследований Рима. Виппер был приверженцем мифологической школы и выяснял последовательные элементы историзации образа Христа. В 1959 г. накануне своей смерти он издал новую книгу[2] в русле той же тематики с учетом взглядов Ф. Энгельса, поэтому уделил особое внимание общественной, политической и идеологической истории греко-римского мира и религиозно-политическим группировкам Иудеи I в. н. э. Р. Ю. Виппер подчеркнул также необходимость изучения истории церковной организации.

Для советских ученых того времени был характерен отказ от представления о богодухновенности евангелий. В обостренно атеистическом духе выдержаны книги С. И. Ковалева[3] и Я. А. Ленцмана. Последнему принадлежит монография о происхождении христианства[4]. Она написана пером ученика проф. А. Б. Рановича[5], публиковавшего и комментировавшего христианские памятники и активно ведшего атеистическую пропаганду с довоенных лет. Я. А. Ленцман использовал широкую источниковую базу христианских и нехристианских писаний, приняв во внимание кумранские документы[6]. Кроме идеологических корней христианства его интересовали жизнь церковных общин II-III вв., ереси II в. и условия создания союза между церковью и римской императорской властью. Вообще советской науке было свойственно живо откликаться на публикации новых источниковых данных[7].

Проявился в советской науке интерес и к находкам в Наг-Хаммади, в уголке глубокой провинции Римской империи. М. К. Трофимова обратилась к проблеме гностицизма и дала впервые перевод на русский язык четырех текстов, найденных в 1945 г[8]. Продолжали исследоваться источники по истории раннего христианства. Профессор МГУ А. Ч. Козаржевский[9] выступил с анализом источниковедческих проблем литературы ранних христиан. Новый завет рассматривается им как исторический источник, отражающий умонастроения и положение христианских общин. Новый завет сопоставлялся с Ветхим, кумранскими текстами, некоторыми апокрифами, данными античных авторов и археологии. Белорусский ученый В. А. Федосик[10] на основе эпистолярного наследия Киприана исследовал борьбу течений внутри христианской церкви и проследил жизненный путь Киприана, этого выдающегося идеолога епископальной церкви.

Тайным писаниям первых христиан посвящен труд И. С. Свенцицкой[11]. В нем рассмотрены организация христианских общин, ранние апокрифы, писания Петра, «Пастырь» Гермы, Евангелия из Хенобоскиона. По мысли автора, основные расхождения среди христиан были по вопросу образа Христа, характера царства божия, а также этики. Следы различных течений нашли отражение и в Новом завете. Ни одно из названных течений не удовлетворяло духовных потребностей общества. Только ортодоксальной церкви удалось выжить, благодаря приспособлению к реальностям жизни, что обеспечило ей, наконец, поддержку государства. В ряде книг было уделено специальное внимание истории церковной организации. Так, Н. И. Голубцова[12], отмечая трудный и длительный путь борьбы разных синкретических культов и течений между собой, показала значение христианской церковной организации для победы христианства и в Западной и в Восточной Римской империи. При этом она акцентирует негативную социальную роль ортодоксальной церкви, которая, добившись поддержки императоров, превратилась в крупного земельного собственника, эксплуатирующего колонов и рабов и с беспощадной жестокостью расправлялась с инакомыслящими. В книге И. С. Свенцицкой[13] наряду с изучением социального, политического и культурно-религиозного состояния Римской империи особо подчеркнуто положение Палестины I в. до н. э. – I в. н. э. и антиримских настроений и мессианских течений в этой провинции. Используя данные всех наличных источников, включая новые[14], И. С. Свенцицкая отмечает, что они подтверждают ранние высказывания советских ученых об историчности Иисуса Христа. Становление церковной организации показано в книге как постепенный процесс объединения под воздействием исторических причин разрозненных общин единоверцев, приведшей к созданию иерархической организации. Союз с государством обеспечил христианской церкви доминирующее положение среди других религий.

Взаимоотношениям церкви и Римского государства в III-IV вв. посвящена монография В. А. Федосика[15]. Он подробно разбирает причины и вид гонений III в. и утверждает, что в начале III в. отношения церкви с государством были в общем спокойными. Для государства христианской проблемы не существовало, в то время как для христиан отношение к государству было важным, при том что они хотели быть верными подданными Империи. Говоря об эдикте Деция, ученый считает, что в нем было требование умилостивления языческих богов, но с императорским культом он связан не был. Касаясь раскола среди христиан, В. Федосик подчеркивает их социальную подоснову и отмечает гибкую позицию клира. Специфика развития Западной римской империи обусловила возвышение епископата, а особенности Восточной части - цезарепапизма.

Как видно, раннехристианская тематика рассматриваемого времени прошла путь от преимущественного интереса советских ученых к социально-экономическим корням вероучения и церковного развития к углублению в идейные, духовные потребности разных слоев римского общества. Упомянутые работы вне зависимости от принадлежности к мифологической или исторической школе написаны как исследования разных видов источников и далеки от примитивной атеистической агитации. Но, несмотря на наличие книг и множество статей, изучение раннего христианства было периферийным разделом советской историографии. Главное место заняла проблема социально-экономической истории, рабовладельческого Рима.

Примечательной чертой этого периода явилась мобилизация всех источников и учет зарубежной литературы, ставшей более доступной ученым, для решения проблемы. Бóльшая идеологическая свобода и уважительное отношение общества к научной деятельности позволили разнообразить тематику исследований и усилить их дискуссионность. Воспитанные в советское время историки придерживались материалистического взгляда на историю и стремились выявить экономическую подоплеку эволюции общества. Посвященных экономическому развитию монографий выпущено было немного, но они весьма ценны. Прежде всего назовем монографию М. Е. Сергеенко, ученицы М. И. Ростовцева, изданную в 1958 г.[16] Она рассматривает хозяйство римских поместий – обработку хлебного поля, жатву и молотьбу, садоводство, маслиноводство, овцеводство и свиноводство, сельское хозяйство suburbana в Средней Италии, организацию сельского хозяйства в долине По во II-I вв. до н. э. и villae rusticae под Помпеями. На основе тщательного анализа сочинений античных авторов М. Е. Сергеенко приходит к обоснованным и оригинальным выводам. Она выступает против понимания текста аграрного трактата Катона (I.7), утвердившегося в науке от Моммзена до Т. Франка, заключающегося в том, что хлебопашество со II в. до н. э. теряло свое значение. Хозяйство Катоновской виллы, по мнению ученой, было многоотраслевым. Перечисление угодий Катоном в его знаменитом трактате De agricultura не представляло собой шкалу доходности, а явилось описанием некой конкретной виллы. Изучив помпейские виллы, М. Е. Сергеенко, зная археологические данные, внесла корректив в классификацию усадеб, предложенную некогда ее учителем, выделив богатые и более бедные с разным планом расположения построек. Ей принадлежит вывод об экономической прогрессивности рабовладельческих вилл, поместий среднего размера, ориентированных в некоторой части на рынок.

Изучению сельского хозяйства Италии II в. до н. э. – I в. н. э. посвятил свою книгу профессор МГУ В. И. Кузищин[17]. Его интересуют природные условия на Апеннинском полуострове и их влияние на экономику. Он останавливается на почвах и римском почвоведении, на сельскохозяйственных культурах (зерновые, масличные, бобовые, кормовые), общих вопросах эволюции полеводства. В еще большей степени, чем М. Е. Сергеенко, он увязывает состояние экономики с жизнью общества. Наивысший расцвет италийского земледелия как главной отрасли хозяйства он связывает с развитием рабовладельческого способа производства, с широким и глубоким внедрением в производство рабского труда. Этот процесс, по его мнению, не привел к ликвидации мелкого производства свободных и полусвободных производителей. Однако главным, наиболее прогрессивным типом хозяйства он вслед за М. Е. Сергеенко признал рабовладельческое хозяйство среднего размера. Он показал использование в них преимущества простой и частично сложной кооперации, с рациональной организацией труда рабов, с совершенствованием системы внеэкономического принуждения. Ученый уделил особое внимание вопросу о производительности рабского труда и эксплуатации рабов и предложил рассматривать их дифференцированно в зависимости от времени и места их действия. Ученый выделяет два этапа в развитии рабовладения: патриархальное рабство, соответствующее цели удовлетворения потребностей семьи хозяина, и развитое, целью такого хозяйства является извлечение прибыли. Периодом расцвета рабовладельческого способа производства В. И. Кузищин считает II в. до н. э. – I в. н. э. Он характеризуется развитием товарно-денежных отношений при сокращении натуральнохозяйственной основы.

В отличие от прежних представлений, свойственных советской науке, о повсеместном и жестоком угнетении класса рабов, В. И. Кузищин на конкретном материале источников, прежде всего, трактатов Катона, Варрона и Колумеллы, показывает, что не только усиление эксплуатации рабской силы, но и рационализация производства, а также создание заинтересованности в результатах труда, создание поместной администрации и смягчение условий жизни раба служили делу подъема хозяйства. Автор монографии затронул важный вопрос о зависимости рабовладельческой экономики от рынка рабов. Уменьшение их притока и удорожание их содержания превращало рабский труд в нерентабельный. Отсюда был сделан вывод о сравнительно недолгом существовании интенсивных и доходных среднего размера хозяйств, связанных с рынком, о постепенной переориентации рабовладельцев на существовавшие всегда средние и крупные поместья с преобладанием натурального хозяйства.

Эти идеи и выводы он развил в двух монографиях. В 1973 г. вышла книга «Римское рабовладельческое поместье во II в. до н. э. – I в. н. э.», углубившая представление об интенсивно хозяйствующей вилле средней величины, а затем труд[18], посвященный специально рабовладельческой латифундии в Италии того же времени. В нем рассматривается проблема крупного землевладения и доказывается, что в эпоху Поздней республики оно имело вид концентрированных в руках одного собственника многих небольших имений, расположенных в разных местах Италии. Однако с I в. н. э. крупное землевладение приобрело форму огромных поместий. Мобилизовав материал источников, ученый показал специфику латифундии античной эпохи. Он доказал, что обширное рабовладельческое хозяйство не давало возможности беспредельно увеличивать число рабской администрации, которая, возрастая, поедала прибавочный продукт. Отсюда следовал вывод о перестройке латифундиальной экономики в пользу децентрализованной, основанной преимущественно на мелком землепользовании колонов. По мнению В. И. Кузищина, в условиях кризиса рабовладения при вызванном им истощении почв латифундия оказалась социально-экономической структурой, в которой зарождались новые, развившиеся в средние века общественные отношения. Завершает эту тему в творчестве В. И. Кузищина теоретическая работа, посвященная античному рабству как экономической системе[19]. В ней как бы подведен итог марксистского понимания этого феномена. Античное рабство рассматривается не как ординарное явление, а как основа господствующего способа производства, т. е. структурообразующего элемента всей общественно-экономической формации. В книге учтены достижения советской и зарубежной науки по проблеме, в том числе о характере рабовладельческой собственности. В противовес иным взглядам советских ученых В. И. Кузищин вслед за Е. М. Штаерман подчеркивал значение рабства для оформления частной собственности в Риме и, опираясь на К. Маркса, выделял два этапа в формировании этого института. Отталкиваясь от определения Лениным понятия общественного класса, ученый, солидаризуясь с коллегами, отметил важное значение класса свободных непосредственных производителей в Риме.

Показателем особого значения исследования античного рабства является серия изданных Академией наук книг. Она построена по хронологически-тематическому принципу. Римская проблематика занимает в ней очень большое место. На материале раннеримской истории создана книга Л. А. Ельницкого «Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII – III вв. до н. э.» (М., 1964). Принимая во внимание критические замечания Т. Моммзена и даже гиперкритические высказывания Э. Пайса, а также хронологические корректировки Э. Гьерстада, Л. А. Ельницкий с определенной долей доверия относится к традиционным датировкам и социально-экономическим фактам. Он понимает неопределенность характеристики сельского населения античными авторами как отражение жизненной повседневности и для уяснения его положения широко пользуется методом аналогий с иными обществами. Книгу отличает оперирование обильным материалом разнородных источников и научной литературы. Впервые в советской науке он вводит для изучения происхождения италийского рабства археологические данные и их интерпретацию П. Орси, Ф. Дуна, П. Дукати и др. В книге детально рассмотрена латинская, греческая и этрусская терминология, обозначающая зависимое состояние индивидов. Останавливается автор и на революционных выступлениях мамертинцев в Мессине и кампанцев в Регии, а также на отношении: низшие классы – римская идеология. Первоначальное италийское рабство он усматривает внутри рода и связывает с ним появление клиентелы. Вообще статус, реальное положение и протест низших социальных слоев в раннем Риме ему представляются, с моей точки зрения, излишне недифференцированными.

Огромный вклад в разработку проблемы римского рабовладения внесла Е. М. Штаерман. В рамках упомянутой серии она издала несколько монографий. В них исследовались различные аспекты развития рабовладения в разные периоды римской истории. Рабству в эпоху Республики посвящена книга[20], в которой были подчеркнуты принципиальные вопросы развития рабовладельческого способа производства, разрешение которых проводилось ученой в предшествующих и особенно последующих монографиях.

Е. М. Штаерман была убежденным, а не формальным, бездумным марксистом, и не подменяла цитатничеством проникновения в суть марксистской доктрины. Книга полемична. Е. М. Штаерман оперирует огромным материалом советской и зарубежной научной литературы и письменных источников, сочинений античных историков, юристов, аграрных трактатов, произведений Плавта и поэтов, а также надписей. В фокусе внимания Е. М. Штаерман – эпоха Поздней республики. Она изучает источники рабства, рассматривает рабство в сельском хозяйстве и в ремесле, выделяет городские фамилии и рабскую интеллигенцию, она исследует положение рабов и отношение к ним общества, специально останавливается на положении рабов и вольноотпущенников, на идеологии и классовой борьбе рабов.

Расцвет рабовладельческих отношений в Риме Е. М. Штаерман в соответствии со взглядами советских ученых[21] связывала с кризисом полисных структур Она решительно выступила против распространенного в мировой науке, включая советскую, особенно подчеркнутого М. Вебером[22] взгляда, согласно которому жесточайшая эксплуатация рабского персонала, нечеловеческие условия его жизни приводили к необходимости частой замены истощенных работников новыми. Отсюда делался вывод о прямой зависимости рабовладельческой экономики от рынка рабов и о кризисе рабовладения с прекращением победоносных войн Рима. По мнению Е. М. Штаерман, история рабовладения была связана не только с развитием производства, но с комплексом социально-политических процессов, с разложением полиса. Таким образом автор монографии подчеркивала значение внутренних причин функционирования рабовладельческого способа производства по сравнению с внешними факторами. Укрепление рабовладельческой формации в Риме оказывалось не случайностью, а исторической закономерностью.

Столь же принципиально возражала она против модернизации античной истории, свойственной науке Нового времени, порожденной в теоретическом плане неправомерным отождествлением товарного и капиталистического типов хозяйства, а в конкретно-историческом – вест-индских и римских античных рабов.

Нельзя не отметить внимания Е. М. Штаерман к влиянию на развитие рабства в Риме такого фактора, как соотношение частнособственнических и коллективных землевладений. И еще один примечательный момент – это характеристика господствующего класса не как рабовладельцев, а как земле- и рабовладельцев.

Как бы логическим продолжением данной монографии является книга[23] Е. М. Штаерман, посвященная италийскому рабовладению в эпоху Принципата. В пределах Ранней империи, по мнению автора, т. е. не ранее второй половины II в., начинает ощущаться кризис рабовладения. Важные замечания делает автор относительно источников рабства. У античных авторов сведений на этот счет мало. О порабощении пленных говорится скупо. Создается впечатление, что приток новых невольников общество не волновал. Ряды рабов пополнялись в большей, чем при Республике, мере за счет признании родственных и семейных уз между рабами. При этом Е. М. Штаерман отметила, что слово vernae обозначало рабский статус только в надписях императорских рабов и вольноотпущенников. Сохраняла значение источника рабства и долговая кабала, несмотря на lex Iulia de cessione bonorum. Надо сказать, что в этой части Е. М. Штаерман очень плодотворно использует Дигесты. Важные факты приводит исследовательница в пользу существования разных зависимых состояний наряду с рабством, в том числе аддиктов. При этом, с середины II в. незаконные пути порабощения, включая самопродажу, легитимизировались.

Мобилизуя данные авторских сочинений (особенно Колумеллы и Плиния Младшего), массовый эпиграфический материал и юридические памятники, Е. М. Штаерман убедительно доказывает, что важнейшую роль в разложении рабовладельческих отношений играло специфическое противоречие между рабами и их господами. Советские и многие зарубежные ученые справедливо отмечали незаинтересованность невольников в результатах их труда. В такого рода картину исследовательница внесла новую краску. Поскольку для античной эпохи было характерно медленное совершенствование орудий труда, прогресс хозяйства достигался оптимизацией его организации, специализацией производителей, что требовало повышения их интеллектуального уровня. Но именно этого не хотели и боялись господа. Значит, рабовладельческие отношения ставили предел хозяйственному прогрессу, и к этому добавлялся рост крупных земельных владений, в которых применение классических рабовладельческих методов ведения хозяйства, как это доказывалось ранее, оказывалось невыгодным.

В книге обращено внимание на городских рабов, их профессионализацию и специализацию в условиях расцвета ремесла. Это порождало сдачу рабов в аренду и стимулировало отпуск на волю, в чем отражался факт имущественной дифференциации среди рабской фамилии. Особо останавливается Е. М. Штаерман на отпущенничестве. С юридической точки зрения либертины делились на отпущенных по lex Aelia-Sentia и по другим юридическим условиям и на отпущенных inter amicos, которые соответственно становились либо римскими гражданами, либо Latini Iuniani. Судьба либертинов была тесно связана с состоянием товарно-денежных отношений, с усложнением политической и культурной жизни. Развитие отпущенничества в городах, по мнению исследовательницы, не связано с кризисом рабовладельческого способа производства. Симптомом такого кризиса можно считать лишь отпуск на волю сельских рабов.

Особо выделяет Е. М. Штаерман императорских и городских рабов и отпущенников, для которых в большей мере было характерно включение в коллегии и участие в культах, а также возвышение в рамках дворцового имперского управления. Вопреки распространенному тезису, идущему от Эд. Мейера, об отсутствии «рабского вопроса», Е. М. Штаерман приводит убедительные свидетельства римских политических деятелей, юристов, философов и писателей в пользу того, что «рабская тема» в I–III вв. волновала общество. При сохранявшемся взгляде на рабов как на существа низшего порядка, в разных кругах общества вырабатывалось разное отношение к различным их группам. Страх мелких и средних рабовладельцев перед массой невольников вызывал к жизни осуждение жестокости к ним. Интеллигентных греков возмущали римские богачи, окруженные толпой их наглых рабов. Ранние киники в изложении Диона Хрисостома отрицают рабство как незаконное порабощение пленных. Сенека постулирует покорность рабов при снисходительности к ним господ. Входит в моду и пропагандируется гуманное, «просвещенное» отношение к рабам при необходимости террористических мер в общеимперском масштабе.

Об этой стороне дела Е. М. Штаерман говорит специально, отмечая заметный удельный вес отпущенных на волю в сфере производства и в управленческих структурах. Очень интересно интерпретируя показания Диона Кассия, Сенеки, Плиния Старшего, Тацита, Светония, Дигест и других источников, она исследует политику правителей в отношении рабов и либертинов. В личной жизни Август обходился без жестокостей к невольникам. Но, с одной стороны, он укреплял власть господ над рабами, а с другой – утверждал вмешательство государства в отношения между ними, ставя волю правительства выше господской (Силанианский SС, lex Iulia de vi publica и de vi privata). Важной чертой политики Августа было привлечение рабов и либертинов к культу Гения императора и компитальных Ларов. По мнению исследовательницы, политика Августа в отношении несвободных сословий откровенно проводилась в интересах мелких и средних собственников с учетом настроений городского плебса.

Его преемники в общем продолжали намеченную им политику, однако, с робкими попытками ограничить злоупотребления отдельных господ при сохранении политики признания гражданской и социальной неполноценности либертинов. Очень яркие страницы книги посвящены некоторой противоречивости такой позиции правительства, вытекающей из анализа юридических актов и комментариев правоведов. Она все более сказывалась на положении рабов. Е. М. Штаерман обратила внимание на укрепление их прав на пекулий и на их правоспособность.

Дальнейшим шагом в разработке темы рабовладения было ее наблюдение над растущей имущественной дифференциацией среди рабского населения. Отсюда следовал новый, принципиально важный вывод о фактическом классовом расслоении рабского населения. Полностью порвав с примитивным взглядом на рабовладельческие отношения, Е. М. Штаерман тем самым внесла уточнение и в понимание эволюции римского общества в целом. По ее мнению, в эпоху Империи с самого начала наметился перелом в вопросе о несвободных сословиях сравнительно с Республикой. Из подданных фамилии рабы стали превращаться в подданных государства. Законодательство императоров оказывало влияние на несовпадение сословной и классовой принадлежности отдельных групп рабов. Параллельно с разложением несвободных сословий прогрессировало и разложение свободных. Однако, подчеркивала Е. М. Штаерман, рабовладельческие отношения не исчезали, а в известной мере и воспроизводились, в частности за счет юридического оформления превращения в рабов сограждан. Результат этих процессов Е. М. Штаерман видит в укреплении государственного аппарата и крупных земельных собственников, усиливавших эксплуатацию колонов. Рост влияния земельных магнатов вел к центробежным тенденциям, ослаблению императоров и к обострению классовой борьбы.

Е. М. Штаерман обстоятельно рассматривает классовые противоречия в имперский период и приходит к заключению об их специфике. Открытые выступления рабов совместно с другими общественными слоями редки. Их протест носит пассивный характер – бегство, гадание и колдовство во вред господину. Умело извлекая рациональные зерна из рассуждений классиков марксизма, автор монографии использует тезис Ф. Энгельса о значении морального фактора в истории. Она отмечает, что от Цезаря и Августа, начинавших как вожди популяров, установилась традиция придания особой значимости званию плебейского трибуна для императоров, на которых были перенесены, согласно Институциям Юстиниана (I.2.6) власть и могущество римского народа.

К книге Е. М. Штаерман была еще приложена в качестве 9-ой главы работа М. К. Трофимовой, «Христианство и рабство (по данным новозаветной литературы)». В ней признается рабовладельческий характер Рима эпохи принципата и, вместе с тем, автор касается дебатируемого в науке вопроса о переходе от античного мира к феодализму. Она присоединяется к высказанному в советской науке тезису о том, что этот переход был революцией, в которой рабство уничтожено не было, но перестало играть в новых условиях первостепенную роль. Принимает М. К. Трофимова также ранее выдвинутое Е. М. Штаерман положение о том, что путь античного общества, несмотря на высокие достижения культуры, был путем тупиковым.

Если рассмотренные монографии строились на италийском материале, то в академической серии книга, посвященная римскому рабовладению, - на провинциальном[24]. Авторы исходят из понимания системы рабства как социально-экономической основы римской Империи, явления весьма сложного, имеющего локальную специфику. Именно на провинциальном материале может быть в полном объеме поставлен вопрос о сочетании общеримских начал с местными особенностями, т. е. «классических» форм рабства с иными формами зависимости. В таком сочетании, по мысли авторов, кроется один из «секретов» жизнеспособности римской Империи. Книга построена на изучении крупных историко-географических комплексов, а не отдельных провинций. Некоторые провинции выпали из рассмотрения либо по недостатку источниковых данных, либо потому что рабство там получило достаточное освещение в новых монографиях, как, например, в Паннонии в книге Ю. К. Колосовской, о чем будет нами сказано далее.

1-я глава коллективной монографии написана Е. М. Штаерман и посвящена ситуации в африканских провинциях. Изучение рабства проводится в тесной связи с многообразием типов хозяйств региона, в свою очередь связанных с типами землевладения, что характерно для исследовательской манеры автора. Она выделяет там 4 типа земельной собственности: 1) территории городов римского статуса с наличием общественной городской земли, а также частной земли граждан-колонистов и получивших гражданство туземцев; 2) экзимированные сальтусы императоров и частных собственников; 3) территории племен; 4) мелкие земельные владения более или менее романизированных крестьян, живших селами

Источниковая база (неравномерно рассыпанные по разным областям надписи, сочинения Апулея, Коммодиана, скудные данные Дигест) позволяют автору высказать в значительной мере гипотетические заключения. Характер рабства определялся в Северной Африке положением провинций как житницы Рима с одной стороны, а с другой – аграрной экономикой с преобладанием натурального хозяйства. Это обусловило усиленную эксплуатацию рабов старозаветными методами, характерными для Италии и Рима эпохи Республики. Такое обстоятельство, по мнению Е. М. Штаерман, объясняет ограниченные возможности выхода, выкупа рабов на волю, а для отпущенников – играть более или менее видную роль в экономической и общественной жизни. Благодаря развитию рабовладения начался расцвет африканских городов. Но их блеск был недолог. Исследовательница полагает, что причиной этого был кризис «классического» рабства в условиях низкого уровня товарно-денежных отношений. В сальтусах положение рабов было близко положению колонов, представлявших собой исконный доримский тип хозяйства, а не возникший в результате эволюции рабовладельческих латифундий.

Во 2-й главе, принадлежащей перу В. М. Смирина, говорится о рабстве в римской Испании. И в отборе материала, и в заключениях автор в значительной мере опирается на М. Мангаса и других испанских ученых, но, разумеется, в обеих частях дополняет их, особенно в эпиграфике. Характерно для В. М. Смирина удачное использование археологических данных. Цитированный им материал надписей – очень обильный, живой и красноречивый, что позволяет автору судить о занятиях и разных аспектах положения рабов и отпущенников, о фактическом существовании семейных и родственных уз среди домашних рабов, о наличии рабынь-наложниц. В. М. Смирин говорит о значимости участия рабов в производстве – от виллы и мастерской до рудников. Кроме частновладельческих и императорских рабов он выделяет группы общественных рабов разной принадлежности – городских и каких-то неясных провинциальных. В качестве особой группы автор называет гладиаторов. Интересные данные надписей обосновывают убедительные заключения В. М. Смирина о существовании смешанных – из рабов, отпущенников и свободнорожденных – коллегий. По мнению автора, на испано-римском материале отразилась вся римская система рабства, достаточно сильная, чтобы утвердиться на любой почве, и достаточно гибкая, чтобы без ущерба для себя оказаться одним из основных орудий романизации осваиваемых территорий. В. М. Смирин подчеркнул значение отношений раб-господин и отпущенник-патрон, пронизывавших все стороны жизни римского общества. Непонимание универсальности этих соотношений, по мысли автора, и ведет к недооценке исторического значения римского рабства в историографии.

3-я глава, написанная Н. Н. Беловой, посвящена рабству в Галлии. Она также строится на эпиграфических данных с применением археологических материалов, несмотря на отсутствие нарративных и юридических памятников, позволяющих создать картину использования труда рабов в разных отраслях экономики. Это помогает автору внести свои коррективы в представления французских историков, придерживавшихся противоположных точек зрения: идущие в фарватере К. Жульена и П. М. Дюваля полагали, что рабство в Галлии не отличалось от римско-италийского, а другие принижали его уровень (А. Гренье, Г. Дессау). Отдавая должное специалистам Безансонской школы, создавшим фундаментальные труды, Н. Н. Белова не согласилась с их источниковедческим принципом, т. е. с абсолютизацией количественных показателей (прежде всего, это касается числа надписей различной тематики). Рассматривая использование рабского труда в сельском хозяйстве, она отметила применение труда сельского населения, находившегося в клиентской зависимости от местной, кельтской аристократии, а также развитие колонатных отношений между селами и отдельными землевладельцами. По наблюдению исследовательницы, на внедрение рабовладельческой формы эксплуатации в галльских провинциях оказали влияние филиалы мастерских, организованные италийцами.

Н. Н. Белова показала характерную и для Галлии черту, т. е. наличие разных категорий рабского персонала – частновладельческих, императорских, общественных (городских, принадлежащих коллегиям и храмам). Богатый эпиграфический материал дал ученой возможность отметить широкую практику отпуска рабов на свободу в период Принципата, особенно в наиболее романизованных районах Галлии. О значении рабства в галльском обществе, по мнению Н. Н. Беловой, говорит также градация в положении рабов, занятых в разных сферах деятельности, выделение рабов и отпущенников, выполнявших привилегированные, интеллигентские и управленческие функции. Но наряду с глубоким проникновением рабовладельческих отношений в производства и во все сферы жизни галльского общества, констатирует Н. Н. Белова, там всегда сохранялся труд свободных людей.

Автор 4-й главы, Ю. К. Колосовская трактует вопрос о рабстве в дунайских провинциях. Однако, специально рассматривается ею только 3 – Далмация, Норик и Дакия. Для всего Придунавья исследовательница констатирует сильную культурную и социальную романизацию, обусловленную влиянием римской армии на лимесе, тесное взаимодействие римских и местных институтов в силу длительного сохранения племенных общин (civitates). Характерной чертой региона была его связь с варварским миром, служившим резервуаром для пополнения рабского населения, а также зависимость развития рабства от особенностей колонизации в отдельных провинциях и от существования связей с другими провинциями и Италией. Спецификой Далмации, по мнению Ю. К. Колосовской, было ее раннее вхождение в состав римского государства (2-я половина II в. до н. э.) и наличие приморского района с торговыми городами, что сказалось на планомерном характере его колонизации за счет италийских бедняков и отпущенников. Из их среды, по свидетельству надписей, выходило много богачей-рабовладельцев, занятых как в сфере ремесла и торговли, так и в земледелии. Развивалось в Далмации и крупное землевладение сенаторов, использовавших труд рабов. Эпиграфический материал дал основание ученой говорить о неоднозначности смысла терминов alumni и vernae, обозначающих разную степень зависимости – от раба до малолетнего члена семьи.

Что касается Норика, то Ю. К. Колосовская, учитывая находки Р. Эггера, утверждает, что распространение рабства в этой провинции сопровождалось проникновением римского ростовщического капитала. При этом в торгово-ростовщическую деятельность были втянуты рабы и отпущенники в качестве агентов и доверенных лиц своих господ. Первоначально в производственной сфере рабы использовались мало, но позднее они играли большую роль в ремеслах, торговле и в земледельческих хозяйствах. В качестве рабовладельцев, по наблюдению Ю. К. Колосовской, выступали и в городах и в селах италийские уроженцы, но на сельской территории в I-II вв., согласно надписям, - также местное, романизированное кельто-иллирийское население. Она предполагает, что его взаимоотношения с соплеменниками отличались от римских и были подобны описанным Тацитом среди германцев, и считает вероятным наряду с рабством соплеменников существование у них зависимости должников и клиентов. Ю. К. Колосовская обратила внимание на редкие обращения рабов местного происхождения к местным богам в противовес положению среди свободных туземцев, что затрудняет решение вопроса о религиозных представлениях таких невольников.

Обращаясь к рабству в Дакии, Ю. К. Колосовская отметила воздействие на развитие этого института особенности региона, состоявшей в исключительном военно-стратегическом значении провинции. Присоединение Дакии к Риму произошло поздно, сопровождалось массовым пленением даков, значительным их уничтожением и уходом из страны, а также массированной колонизацией, что обусловило быструю ее романизацию. Сопоставляя данные разных источников, исследовательница возражает против недоверия Ж. Каркопино к сообщениям Иоанна Лида о многочисленности даков, бастарнов и др., привезенных Траяном в Рим в качестве порабощенных пленников. Именно с этого времени в Риме появилось множество отпущенников с именами, характерными для выходцев из дакийской среды, труд которых используется и государством, и городами, и частными лицами. Все это дает Ю. К. Колосовской основание утверждать, что важнейшим источником пополнения рабов была в это время война. Большой эпиграфический материал свидетельствует в пользу применения рабского труда и труда отпущенников в главных отраслях экономики – горнорудном деле и торговле. Надписи свидетельствуют и об имущественной и даже социальной дифференциации среди рабов и отпущенников, о нюансах в их религиозных предпочтениях: привилегированная их часть была привержена культам Геракла и Митры, простые рабы обращались к Сильвану. Ю. К. Колосовская отметила также участие рабов в культовых и погребальных коллегиях. Как и в других местах, в социально-правовом и этническом отношениях они носили смешанный характер. Мельком касается исследовательница проблем социальной психологии рабов, но замечает, что, кроме стремления обрести свободу, из источников на этот счет что-либо выявить трудно. Она полагает лишь, что своеобразие в этом плане должно зависеть от специфических черт провинции, т. е. заселения ее выходцами из всех почти областей Империи и от предпринимательского характера экономики. Хотя о рабах, занятых в сельском хозяйстве и ремесле, из-за имеющихся источников, по мнению Ю. К. Колосовской, мало что известно, Дакия до начала III в. представляла собой рабовладельческое общество в полном расцвете.

Специальный раздел рассматриваемой главы посвящен императорским рабам и отпущенникам в названных провинциях. Он в значительной мере создан на базе исследований Вивера, Бульвера, Тудора и др. Однако Ю. К. Колосовская внесла на основе надписей много уточнений в их утверждения. Привилегированное положение и реальная власть императорского рабского персонала, благодаря его участию в работе городской и провинциальной администрации и в управлении императорским хозяйством привели, по мнению ученой, к тому, что он составил особый социальный слой, правовое и материальное положение которого оказалось совершенно не похожим на присущее рабству. Она приходит к заключению о том, что императорские рабы и отпущенники играли большую роль не только в социальной и культурной реорганизации провинций, но и в распространении самой системы римского рабства.

Параллельно с этой книгой вышла в данной серии еще одна коллективная монография с исследованием рабства на Востоке Империи[25]. Выбор тематики в ней был обусловлен географической неравномерностью распределения материала источников и возможностью проследить типичные или специфические особенности развития рабовладельческих отношений в той или иной местности. Раздел «Рабство в провинции Ахайя» написан Л. П. Маринович. Констатируя неисследованность вопроса в мировой, в том числе в отечественной науке, она рассматривает немногочисленные данные Плутарха, Диона Хрисостома, Филострата, Павсания, частных надписей, дельфийских манумиссий и указ Адриана 124 г. о формах труда в оливководстве, и др. Исследовательница выявляет рабов-варваров и греческого происхождения. Она не отвергает бытующего в науке мнения об улучшении положения рабов в императорское время, но примыкает к тезису К. К. Зельина, А. Б. Рановича и О. В. Кудрявцева о том, что политика евергесий была средством, способствовавшим внешнему смягчению классовых противоречий, подкупом широких масс. Интересен в книге пассаж, касающийся манумиссий, отпуска на волю на условиях парамонэ, цены на отпуск рабов. Л. П. Маринович приходит к выводу о том, что в имперскую эпоху фактическое положение парамонариев оставалось таким же, как в эллинистическую, как оно описано К. К. Зельиным, т. е. юридически свободные оставались при прежнем господине. Отпуск на волю рабов в римское время не стал легче.

Е. С. Голубцова рассмотрела формы рабства и зависимости в Малой Азии, в многонаселенных торговых городах, в городках, а также в сельских районах. На основе тщательного изучения эпиграфических данных, в частности, терминов, означающих зависимое состояние, она пришла к заключению о том, что основной формой рабства в деревне было домашнее рабство, причем в центральных и восточных областях оно носило более патриархальный характер, чем в западных. Имело место и вольноотпущенничество. Но отпущенник никогда не становился полноправным человеком, как и его потомки. Поэтому в сельских местностях они составляли особую замкнутую ячейку и свободными крестьянами не ассимилировались. В императорских и частных имениях преобладали собственно рабы, doàloi. Императорские отпущенники постепенно проникали в жизнь греческих полисов, играли роль в сельских общинах и достигали высокого положения в государстве.

Рабству в Сирии и Палестине посвятил свой очерк И. Ш. Шифман. Он начал с самого понятия «раб», определенного К. К. Зельиным, подчеркнувшим юридический статус этой группы людей, и отметил наряду с тем необходимость уяснить отношение рабов к средствам производства. На основе документов, происходящих из Сирии, он выявляет разные греческие и семитические термины, обозначающие рабов. В Пальмирском пошлинном тарифе рабы фигурируют как объект сделки, в документах из Дура Европос – как имущество. Вместе с тем из других источников следует, что рабы и отпущенники участвовали в крупных сделках и обладали большими средствами, так что их фактическое положение не соответствовало правовому. Объяснение этому ученый находит в процессах, происходивших в сирийском обществе, в резкой дифференциации среди свободных, в развитии должничества. Стирание граней между свободным и рабом, по мысли И. Ш. Шифмана, свидетельствует о постепенном изживании рабовладельческих отношений в Сирии I-III вв.

Обращаясь к рабству в Палестине, исследователь отметил, что как библейское, так и послебиблейское иудейское право знало 2 категории рабов - инородцев и соплеменников. Законы в эллинистическо-римской Палестине представляли собой дальнейшее развитие библейских норм, сложившихся до вавилонского плена. Предусматривалось разное положение названных категорий рабов, ограничивались круг работ, возлагаемых на соплеменников, а также права покупателя-неиудея. Евангельские материалы показывают применение рабского труда в сфере производства и обслуживания, при этом в сельском хозяйстве господа работают вместе с невольниками, а также пытаются заинтересовать их в результатах труда, вплоть до вывода на пекулий.

И. Ш. Шифман говорит и о вольноотпущенничестве, учитывая возможность посвящения рабов-инородцев хозяину, а также библейское установление об освобождении единоплеменников на 7-й год. По наблюдению ученого, в обострившейся социальной обстановке в Иудее периода римского господства все оппозиционные учения и движения провозглашали освобождение рабов. Резюмируя, исследователь сказал, что принципиальных различий в положении рабов между иудейским и сирийским обществом не существовало, но разными путями развивались колонатные отношения: в Сирии обнищание свободных приводило к «временному рабству» на манер колоната, в Иудее обезземеленные становились батраками, а колонат развивался за счет аренды. Все эти отличия ученый не без оснований объяснял особенностями иудейского общества, конституировавшегося как гражданско-храмовая община с центром в Иерусалимском храме Иахве. Полагаю все же, что отличия между сирийским и иудейским рабством И. Ш. Шифман несколько приуменьшил, и шли они по линии этнической принадлежности рабов.

Рабство в римском Египте рассмотрено А. И. Павловской. Ее очерк остро полемичен. Она выступила против высказанного Э. Мейером и поддержанного В. Уэстерманом тезиса, к которому примкнула и польский историк-марксист И. Бежуньска-Маловист, о том, что в Египте подлинное рабство как противоположность крепостничеству никогда не достигало значительных размеров. А. И. Павловская мобилизовала огромный материал папирусов из Фаюма и Оксиринха (официальных документов, регистрирующих в фискальных целях разные слои населения, документов о правовом положении рабов, частноправовых данных, касающихся права собственности на рабов, об их использовании, отпуске на свободу и прочие) и доказала постепенное нарастание количества документов о рабах. В I-II вв. преобладали термины doàloi, doulik¦ sèmata, реже andr£poda, а в III в. входит в употребление o„kšthj. Основная масса рабов – домородные, приток невольников в связи с редкостью военных конфликтов с пограничными районами почти отсутствовал. А. И. Павловская показала широкий размах купли-продажи рабов, цены на них в зависимости от пола и возраста. Это явление она справедливо расценила не как источник рабства, а как перераспределение собственности на рабов. Рабские фамилии были невелики в Оксиринхе, от 2 до 7 рабов, но было обычно в семье больше невольников, чем в Фаюме. Крупные рабские фамилии в Египте встречались редко. Использовался рабский труд в разных сферах производства, особенно на тяжелых работах по поддержанию оросительной системы. В крупных хозяйствах III в. работали и ойкеты, и постоянные свободные работники, и временные поденщики. В мелких хозяйствах, как считает исследовательница, рабы применялись лишь как подсобная рабочая сила в помощь господину.

Социально-правовое положение рабов неоднократно рассматривалось в научной литературе, и А. И. Павловская признает, что рабы в грекоримском Египте, согласно официальным документам, считались не только частным имуществом рабовладельцев, но и низшим слоем населения, подлежащего переписи и налогообложению. Наиболее отчетливо, по ее мнению, местные традиции проявлялись в семейном праве, уходящем корнями в фараоновскую эпоху: папирусный материал демонстрирует браки рабов со свободными женщинами, дети которых остаются свободными. Смешанные браки приводили к тому, что в рамках одной семьи оказывались члены с разным статусом – свободные, рабы, отпущенники (от брака свободного с женой-рабыней, ставшей отпущенницей, чей статус наследовало ее потомство). Но, наряду с тесным переплетением свободы и рабства, по наблюдению А. И. Павловской, во II-III вв. все отчетливее проступают черты, свойственные греческому и римскому классическому рабству: рабы – это имущество, приносящее доход. Вместе с тем, в отпущенничестве явственно выступает имущественная дифференциация среди рабов. Исследовательница предупреждает против акцентирования как гуманности, так и жестокости рабовладельцев в отношении своих рабов: правовая зависимость определяла их положение в обществе, экономическое состояние рабовладельца влияло на размеры рабской фамилии и сферу использования труда рабов, а преимущественно в мелких хозяйствах с постоянными контактами хозяина с рабом играли роль особенности личного характера того и другого. Последнее утверждение А. И. Павловской усложняет и оживляет картину рабовладельческих отношений в римском Египте. Сохранившихся документов о бегстве рабов немного. Но они свидетельствуют о протесте против бесправия и эксплуатации. Номовая администрация беглецов разыскивала, их подвергали наказанию. Автор очерка видит в этом продолжение птолемеевских традиций. Однако, как мне кажется, то, что эти факты учитывались римским законодательством, можно рассматривать как вмешательство государства в отношения господ и рабов, что характерно для эпохи Империи.

Останавливается А. И. Павловская и на положении отпускаемых на волю за выкуп и по завещанию, показывает в частности то, что обретшие свободу включались в сферу римских законов. Исследовательница уделяет внимание императорским рабам и отпущенникам. Источники рисуют их людьми зажиточными, имеющими землю и деньги, занимающими порой важные должности в хозяйственной администрации нома. Она выявляет на основе эпиграфики тенденцию снижения их социальной роли и деловой активности на протяжении I-III вв. и объясняет это ходом исторического развития: при присоединении Египта к Риму фамилия Цезарей, благодаря особому месту этой провинции как собственно императорской рассматривала ее как источник обогащения и возможность продвижения по службе настолько, что их деятельность пришлось ограничивать. Тем не менее осевшая в Египте часть императорских рабов и отпущенников, вступая в браки внутри фамилии и с местными жителями, образовала ядро романизированного населения и способствовала привнесению в жизнь египетского общества норм морали и частноправовых отношений, свойственных римлянам. Подводя итоги, А. И. Павловская остановилась на вопросе о характере и роли рабовладения в римском Египте. Она отметила, что многочисленные папирусные упоминания о рабах подвергались статистическому анализу, причем в основном сопоставлялось число свободных и рабов в той или иной социальной группе в отдельном поселении (Х. Геремек), либо в определенном типе документов (М. Омбер и С. Прео). Такие сопоставления дают низкий процент рабов, откуда делаются широкие выводы о незначительной роли рабства в Египте. По мнению А. И. Павловской такой подход навеян методикой изучения капиталистического общества, где процентное соотношение рабочих и прочих категорий населения может служить показателем индустриализации и, значит, степени развития общества. Но в Египте господствовало мелкое производство, где труд всей семьи был нормой социально-экономической жизни комы. Поэтому А. И. Павловская считает более правильным иной подход – выяснение соотношения не рабов и свободных в коме или в городе, а соотношения хозяйств, применяющих рабский труд, с иными тамошними хозяйствами. Такой подход к оценке цифрового материала А. И. Павловская заимствовала у В. И. Ленина, исследовавшего земско-статистические данные о разложении крестьянства и развитии капиталистических отношений в русской деревне в конце XIX в. Соответственно она предложила для определения экономической роли рабовладельческих хозяйств выяснять их долю в общей сумме средств производства и в общем количестве производимых продуктов, хотя бы в рамках комы. Ей представляется в этой связи необходимым учитывать хозяйства мелких рабовладельцев, трудившихся совместно с рабами, поскольку при сравнительно развитых товарно-денежных отношениях в Египте I-II вв. такой совместный труд не является признаком патриархальных отношений. Папирусный материал, по мнению А. И. Павловской, позволяет говорить о проникновении рабства в мелкое производство, что представляет собой одну из форм развитого античного рабства.

Рассмотренные коллективные монографии можно считать знаковыми: в них учитываются исследования и советских и зарубежных ученых, но, главное, используется имеющийся в то время источниковый материал, и на его основе строятся свои выводы. Таким образом, и с точки зрения источниковой базы, и с точки зрения источниковедческой его проработки книги стоят на самом высоком уровне развития науки того времени. Советская научная общественность восприняла монографии, посвященные рабству в западных и восточных провинциях, в качестве итоговых. Остается добавить, что в центре внимания авторов монографий – социально-экономические аспекты римского рабства. Вопросы культуры занимают их меньше. Но, как мы убедимся дальше, это – не результат пренебрежения культурной тематикой. Вся серия книг, изданных Институтом Всеобщей истории Академии Наук СССР, рассматривала историю Рима специально под углом зрения рабовладельческих отношений.

Из авторских монографий той же тематики следует упомянуть еще об одной, принадлежащей перу Е. М. Штаерман. В ней трактуются проблемы кризиса рабовладельческих отношений[26]. Эта книга вышла раньше рассмотренных и как бы открыла их ряд. Однако только в этой монографии уделено специальное место событиям и процессам, проходившим в период вплоть до начала эпохи Домината, так что книга явилась хронологическим продолжением исследования римского рабства. Вместе с тем, она заложила основы дальнейшего его изучения, претворенного в жизнь в первую очередь самой Штаерман. В данной работе изучены материалы, освещающие жизнь западных провинций, а именно Галлии, Британии, Испании, Африки и Придунавья, т. е. обширного ареала. Развитие рабовладения рассмотрено с точки зрения производственных отношений, идеологии рабов и их борьбы. Римское государство ученая считает рабовладельческим и видит причины его кризиса на уровне провинций не столько в характере эксплуатации основных производителей – рабов, сколько в изменении форм собственности, в разрушении типично античной ее формы, с которой связано функционирование античных городов-государств, муниципиев Римской Империи. Усиление магнатского сектора экономики, расширение крупных поместий вызвало к жизни, по мнению автора, преобладание иных, чем рабская, форм зависимости и соответственно – эксплуатации. Эти трансформации, согласно Е. М. Штаерман, сказывались и в политической области, и в идеологических течениях Империи.

Говоря об изучении римского рабства в советской науке, надо иметь в виду, что параллельно шло исследование этого института на материале античной Греции. Ученые осваивали и анализировали огромный материал источников, отражавших подлинную жизнь. В научное рассмотрение вовлекались памятники письменности и материальной культуры, воссоздававшие историческую конкретику. Углубленное изучение фактов привело к выводу о том, что рабство не было в античности единственной формой зависимости, что существовал спектр зависимых состояний. Многообразный фактический материал требовал теоретического осмысления, в том числе – уточнения понятийного аппарата и, прежде всего, - понятий «классический раб», «античное рабство», которые, как мы видели, имели постоянное хождение в нашей научной литературе. Специально на этом вопросе остановился крупнейший ученый-антиковед К. К. Зельин[27], оперировавший огромной массой данных древневосточной, греческой и римской истории. Выводы его имеют значение для характеристики Древнего мира вообще.

К. К. Зельин отталкивается от высказанного К. Марксом положения об универсальной дихотомии: в капиталистическом обществе определяющим фактором является экономическое принуждение, а в докапиталистических обществах – внеэкономическое, которое проявлялось в разных формах зависимости. По мнению ученого, историческая наука и социология отстают от других наук, например, от биологии, в таксономических исследованиях. Он констатирует некритическое применение высших таксономических категорий советскими учеными без внимания к более узким понятиям, входящим в эти категории. Так, признавая научное значение понятия общественно-экономической формации, К. К. Зельин считает необходимым обратить внимание на своеобразие форм элементов, которые входят в это понятие. В данной связи его интересует рабство. Он предлагает учесть поучительную дискуссию в среде биологов. Представители «новой систематики» отказываются от представления о виде, как о чем-то неизменном, однородном, и выдвигают динамическую концепцию. Применительно к истории такой подход означает, по мысли К. К. Зельина, необходимость учитывать в отношениях людей, что соответствует виду, изменчивость и целый ряд переходных форм, причем нельзя ограничиваться чисто морфологическими признаками, но следует принимать во внимание факторы географические, экологические, генетические и т. п.

Отказываясь от механического уподобления растительного и животного мира человеческому обществу и в виде «органической теории» XIX в. Г. Спенсера, А. Шеффле и др., и в варианте У. Б. Мак-Дугалла, советский антиковед настаивает на необходимости учесть некоторое сходство этих миров: во-первых, тесную связь отдельных элементов с целым и, во-вторых, выделение понятия «доминанты».

Кроме того, К. К. Зельин полагает полезным для выяснения понятий «раб» и «античное рабство» воспользоваться некоторыми положениями учения о классах предметов (логических классах) в математической логике. Под логическими классами здесь понимаются множества. Некоторые действия, произведенные над ними, порождают новые классы. К. К. Зельин учитывает, что действие, называемое умножением (или пересечением) классов, состоит в образовании нового класса, то есть произведения, или результата пересечений взятых классов. Пример он заимствует у А. Тарского[28]. Этот ученый дает графическое изображение появления нового логического класса предметов. Он берет произвольного диаметра окружности, обозначающие один класс, и произвольной величины углы, обозначающие другой класс. Помещая вершину одного из углов в центр одной из окружностей, он совершает действия умножения, или пересечения взятых классов предметов и тем самым получает результат этого умножения, т. е. произведение, или появление нового логического класса предметов, который выглядит как сектор внутри окружности.

Подобное действие предлагает К. К. Зельин произвести, рассматривая в качестве одного из логических классов рабов в юридическом смысле, т. е. в смысле сословия, а в качестве другого – рабов в экономическом смысле, т. е. лишенных средств производства, подвергающихся жестокой эксплуатации и т. п. Сектор, образовавшийся внутри окружности, изображает классических античных рабов.

Еще более наглядно демонстрирует это действие применение К. К. Зельиным кругов Эйлера. Наш историк берет 2 параллельно лежащие окружности, одна из которых изображает рабов в юридическом, а другая – в экономическом смысле. Сдвигая эти окружности и достигнув их пересечения, что равно действию умножения, ученый получает в виде сегмента произведение, или новый класс предметов. В переводе на язык исторических понятий этот сегмент означает особую категорию рабов, совмещающих в себе качества рабов и в юридическом и в экономическом смысле. Именно их и только их, по мысли К. К. Зельина и можно считать классическими рабами, представляющими античное рабство, сосуществующее обычно с другими формами зависимости.

Определив таким образом античное рабство, К. К. Зельин делает важные наблюдения. Наличие классических рабов не гарантирует существования рабовладельческого способа производства. Он утверждается лишь с расширением сектора античного рабства, который становится доминантой в совокупности всех социально-экономических отношений данной системы. Решающим в определении общества как рабовладельческого, по мнению ученого, является место рабов в производстве. Если они играют по сравнению со свободными ведущую роль, их следует признать за основной класс, а общество – рабовладельческим.

Надо сказать, что труд К. К. Зельина знаменовал прогресс в изучении античности, в том числе римского времени, и послужил дальнейшему его прогрессу.

При всей важности римского рабовладения данной проблемой исследование социально-экономической истории Рима не исчерпывается. Это нашло отражение не только во многих статьях, но и в монографических изданиях.

Подобно тому, как в книгах, специально посвященных рабству, авторы не отрывают свой основной предмет исследования от изучения других общественных явлений, ученые, занимающиеся социальной структурой Рима, не обходятся без наблюдений над рабовладельческими отношениями. Показательной в этом смысле надо признать книгу Е. М. Штаерман, посвященную экономическому развитию Рима[29]. Это исследование обобщающего характера. В нем мы найдем все ранее поставленные ею вопросы и главные заключения, к которым она и другие, особенно советские ученые, пришли на базе изучения источников.

В предисловии она отдает должное вкладу зарубежных ученых в разработку социально-экономической истории Рима. Е. М. Штаерман отмечает, что в новой литературе отказались от прямолинейных и противоположных взглядов школ Бюхнера и Эд. Мейера с их оценкой античной экономики соответственно либо как автаркичной, либо как капиталистической. Внимание ученых переместилось в сторону вопросов о влиянии экономики на внешнюю политику Рима, о влиянии рынка и конкуренции на производство и социальную жизнь, о возможности исходить из социальной структуры капиталистического общества для характеристики античного, о причинах того, что Рим не дошел до машинной индустрии, в частности о роли в этом рабства и т. д. Противоположных позиций в характеристике Рима держатся, по мнению Е. М, Штаерман, такие крупные ученые, как Р. Ремондон и В. Сираго, с одной стороны, и Э. Барфорд, Ж. Гаже и особенно М, Финли – с другой, направившие свой интерес на изучение классовой, социальной структуры, а не производства в античности. У последних авторов, и не только у Финли, в той или иной степени, как нам представляется, можно проследить склонность к примитивистской теории. Е. М. Штаерман отмечает неясность, нечеткость их представлений о классах, сословиях, статусах, т. е. о категориях, которыми они оперируют. Как последовательный марксист она опирается в своих рассуждениях не на схематические тезисы многих советских обществоведов, а на проникновение в мысли В. И. Ленина и К. Маркса на основе собственного прочтения из трудов. Отсюда ее стремление установить специфику античного общества, свойственные ему закономерности развития, памятуя о том, что внешне сходные процессы и явления в римском и в капиталистическом мире, т. е. в разных исторических условиях, приводят к разным результатам. К. Маркс привел в этой связи пример обезземеления крестьянства и образования крупных земельных владений и денежных капиталов в римской Республике и на заре капитализма[30]. Исходя из понимания способа производства как определяющего элемента развития, Е. М. Штаерман подчеркнула, что тогдашний способ производства в свою очередь определялся не только наличием рабства, но всей совокупностью производственных отношений, прежде всего – отношениями собственности, ее распределением, что обусловило и ведущие формы эксплуатации. В Риме она выделяет собственность городов, конституировавшихся по римской модели, и населения, приписанного городам, но отличавшегося от граждан городов, т. е. крестьянского населения. В связи с этим в книге рассматриваются внегородская крестьянская община, городская гражданская община (римская земельная собственность), экономика и социальная структура римского общества. Повторяя и уточняя уже высказанные ею положения, особенно важные для ее концепции, среди которых - признание классового расслоения среди рабов, Е. М. Штаерман выдвигает в книге такие проблемы, как специфика античной частной собственности и соотношение соседской и гражданской общин в Риме. Она особо останавливается на определении такой социальной структуры, как община. Это, по ее мнению, коллектив землевладельцев, обладающий юридически или фактически верховной собственностью на занятую или отведенную ему территорию, а также контролем над распоряжением ею, и имеющий самоуправление. Считаю необходимым подчеркнуть, что здесь со стороны Е. М. Штаерман дана выжимка из многих определений, предлагавшихся ранее ею самой и другими учеными, что послужило базой для появления в нашей литературе новых дефиниций.

С проблемой общины, как видно, Е. М. Штаерман связывает и проблему собственности, отмечая, что при возрастающем числе работ о римском праве характер ее остается неясным. Она полагает, что в этом, вероятно, сыграла свою роль рецепция римского права, заставлявшая юристов рассматривать римскую собственность с точки зрения своего времени, т. е. модернизированно. Римская собственность стала считаться безоговорочно частной на манер капиталистической. Критерием для ее определения была признана свобода отчуждения.

Для осмысления возникновения и характера римской собственности, по мнению Е. М. Штаерман, много сделали Л. Капогросси-Колоньези и Г. Диошди[31]. Но и они, детально анализируя юридические термины, недостаточно учитывают исторический фон и пренебрегают сравнительным методом. Исследовательница считает, что необходимо иметь в виду, что формированию раннеклассовых обществ были везде присущи общие черты. Поскольку Рим складывался из объединявшихся мелких общин, и данный город имел черты общины. При этом, по мнению Е. М. Штаерман, материал источников показывает, что римская гражданская община осуществляла в разных формах контроль над распоряжением имуществом ее сочленов. Особенно она заботилась о земле как об общем достоянии, передавая ее другому гражданину, и только гражданину, если она не обрабатывалась, не приносила доход. Эти наблюдения дали исследовательнице возможность говорить о трудовом характере римской собственности, чем она особенно и отличалась от капиталистической. Думается, что это – важный теоретический вывод. Не менее важен для понимания специфики Рима (более того, античности!) еще один вывод Е. М. Штаерман: в отличие от Древнего Востока, civitas была союзом равноправных, непосредственно связанных с государством граждан, а не союзом общин. Поэтому различные территориальные, соседские общины (села, паги) были производственными ячейками, но не политическими и социальными структурами. На прочих утверждениях Е. М. Штаерман еще придется останавливаться в другом отделе нашей работы.

К специфике античности Е. М. Штаерман добавляет еще большое влияние политики государства на всю общественную жизнь, и отмечает, что в римской гражданской общине даже пролетарии не стояли вне закона, оставались членами народного собрания, принимавшего меры к обеспечению бедноты необходимым. В эпоху Империи вмешательство государства в экономическую сферу возрастало. Касаясь вопроса, почему в Риме не возник капитализм, ученая принимает во внимание марксистский тезис, согласно которому капитализм возникает лишь тогда, когда значительные массы людей выбрасываются на рынок труда и у работника отняты гарантии существования. Но структура римской общины, как показывает фактический материал, не способствовала этому ни при Республике, ни при Империи. Сделанные Е. М. Штаерман наблюдения очень точны. Однако уже здесь она высказывает неприемлемое с моей точки зрения положение о том, что государство якобы выросло из гражданской общины. Тем самым она отвергает государственный характер civitas, считает эту структуру догосударственной. О неприятии такого представления советской наукой скажу подробнее при разборе последней работы Е. М. Штаерман. Здесь же позволю себе ограничиться одним замечанием. Изучая древность, исследователи, безусловно, должны знать термины, которыми оперировали античные авторы. Но если не объяснять скрывающихся за терминами понятий, значит пересказывать, а не анализировать прошлое. Каждая наука имеет свой понятийный аппарат, и при объяснении, при интерпретации источниковых данных необходимо пользоваться арсеналом современных научных категорий. Это обязывает историка к точному употреблению терминологии. В нашем случае мы встречаемся с нонсенсом. Согласно современному определению, гражданство – это отношение индивидов к данному государству. Какие же граждане принадлежат безгосударственной структуре? Можно ведь быть членом любого общества, но гражданином – только государства. Отмеченная несообразность утверждения Е. М. Штаерман проявляется и в том, что она правомерно признает civitas разновидностью территориальной общины. Напомню, однако, что со времен Б. Г. Нибура известно, что территориальное деление общества – это признак наличия государства. Таким образом, Е. М. Штаерман следовало бы по меньшей мере внести изменение в перевод civitas, соответствующий ее толкованию «гражданской общины». Приведенное словоупотребление тем более досадно, что при характеристике статуса рабов она оговорила их фактическое положение в качестве сословия, хотя римляне их сословием не считали. Разумеется, указанная неточность не зачеркивает значения рассматриваемой монографии.

По мнению Е. М. Штаерман, процессы, шедшие в экономике Рима, определяли его социальную структуру в разные периоды его развития. Она находит в Риме с самого начала переплетение деления на классы с делением на сословия и статусы. В трактовке сословий, ordines, она примыкает к Кл. Николе, подчеркивая их функциональное значение, не утраченное и впоследствии (пример – ordo decurionum). Эталоном сословия Е. М. Штаерман считает феодальные, понимая их как определенные слои с закрепленным законом или обычаем комплексом прав и обязанностей, передаваемым по наследству. Римские слои, наиболее близкие к этой модели, по ее мнению, - это сенаторы, всадники, позднее – декурионы, а также плебс, но не populus, к которому принадлежали все сословия. Но в отличие от феодализма в Риме наследственный фактор не играл большой роли, границы между сословиями сравнительно легко преодолевались, в том числе в эпоху Ранней империи. Однако в Позднюю империю укрепляется признак наследственности сословий. Характерной чертой римских сословий Е. М. Штаерман считает отсутствие различий земельной собственности. Разница между сенаторскими и всадническими владениями и плебейскими состояла лишь в размерах. Определение специфики классовой структуры и классовой борьбы также является существенной частью исследовательского труда Е. М. Штаерман.

Полагаю, что рассмотренная монография, изобилующая постановкой и решением важных теоретических вопросов, построенная на основе разных источников, проанализированных частично в предыдущих работах Е. М. Штаерман, представляет собой, несмотря на ряд спорных моментов, серьезное достижение советской науки.

В круг работ социально-экономической направленности входят еще книги, авторы которых фокусируют свое внимание на отдельных слоях римского общества, кроме рабов, с особым интересом к их быту и нравам. В этом секторе исследований особое место принадлежит уже не раз упомянутой М. Е. Сергеенко[32]. Еще в 1949 г. она выступила с прекрасной книгой, посвященной Помпеям, где была дана история раскопок, общий план города, его водоснабжения, охарактеризовано городское управление, производственная деятельность его обитателей, развлечения, домашний обиход, а также деревенские усадьбы. Затем она обратилась к изучению Рима I в. н. э. с пространными экскурсами в его историю и историю его жителей. На глубоком и прочном фундаменте исключительной эрудиции автора в представлениях читателя вырастает Рим как городская структура[33]. Безукоризненное владение археологическими и эпиграфическими материалами позволили ученой ввести читателя в вечный город и представить себе его жизнь.

Удивительная легкость и простота изложения вуалируют строгую научность книги, где каждое утверждение зиждется на анализе источников, в том числе репродукций вещественных памятников. М. Е. Сергеенко восстанавливает план исторической части современной столицы Италии, ее улицы, площади, парки, Марсово поле и форумы. Она останавливается на городском благоустройстве, управлении и полиции, на преторианцах и пожарной службе. М. Е. Сергеенко воспроизводит разные типы домов (domus, taberna, insula) с их обстановкой, пищу и одежду, употребляемую разными слоями италийского общества, и распорядок дня соответственно, ярко представляя городской быт и обычаи (бани, цирк, погребальные обряды). Здесь уже четко просматриваются люди, особо выделяются женщины и дети, их место и отношение к ним в семье и в обществе. М. Е. Сергеенко удалось создать живую, многокрасочную картину жизни и не только Рима, но и Италии, обыденные взаимоотношения между взрослыми и младшими, господами и их рабами и отпущенниками, патронами и клиентами. В мозаике повседневных дел и отношений вырисовывается специфика античного общества.

В том же, 1964 г., вышла еще одна книга М. Е. Сергеенко, посвященная простым италийцам, в основном I в[34]. В ней рассматриваются труд и быт создателей материальных благ, но в первую очередь – не рабов в сельском хозяйстве, а свободных горожан, хлебников, сукновалов, пожарных, центурионов. Исследовательница подчеркивает значение труда простых людей в сфере излюбленных видов искусства – мимов, акробатов, фокусников, цирковых возниц, гладиаторов, а также низших слоев интеллигенции – учителей начальной школы и врачей. Основными источниками для М. Е. Сергеенко служат надписи, помпейские фрески, рельефы и скульптуры с надгробий. В умении интерпретировать памятники материальной культуры она показывает себя талантливой ученицей М. И. Ростовцева.

1968 г. был ознаменован изданием еще одной книги М. Е. Сергеенко, посвященной той же тематике[35], римским простолюдинам. Свою задачу она видит в том, чтобы всмотреться в облик ремесленника, но со стороны не столько профессиональной, т. е. производственной, а социальной и личной. И этот труд построен в первую очередь на эпиграфических и археологических материалах, происходящих не только из Рима и Помпей, но и из Остии, позднее введенных в научный оборот. О значении использования надписей автором можно судить также по специальному приложению, в котором содержится оригинальный перевод на русский язык более чем 300 памятников. Причем расположены они в тематической подборке – от врачей, ювелиров, краснодеревщиков и резчиков по кости, фуллонов, мельников и пекарей – и снабжены комментариями. Автор проникает во внутренний мир этих людей, выясняет их мечты и чаяния, ценности бытия и духовной сферы, степень их грамотности и образованности, этническое происхождение отпущенников. Вместе с тем из источников выявляются нравственные ориентиры и более высокого круга эрудированных римлян эпохи Принципата, не позволявших себе презрения и грубости в отношении выходцев из рабской среды, особенно интеллигентных и одаренных. По мнению М. Е. Сергеенко, останавливаться на фиксации фактов и явлений для историка недостаточно. Необходимо в хаосе множества событий, порой неоднозначных, разглядеть какое-то особенно значимое явление, характеризующее эпоху. Для I в. н. э. таким она считает изменение отношения к рабам и видит в нем начало кризиса рабовладельческого строя.

С подходом М. Е. Сергеенко к оценке хитросплетения исторических явлений следует согласиться. Но конкретизация этого теоретического положения не представляется убедительной. Более правильным нам кажется высказанный и ею самой в статьях и очерках и, как мы видели, другими учеными, тезис о том, что до середины II в. рабовладение еще процветало. Однако, характеризуя в целом рассмотренные здесь труды М. Е. Сергеенко, необходимо подчеркнуть, что именно она осуществила в специальных работах исследование римской истории в аспекте бытовой повседневности, т. е. жизни обычных, конкретных людей с их привычками, нравами и обычаями, с особенностями социально-психологического облика.

Под таким же углом зрения написана книга Г. С. Кнабе[36]. Но если М. Е. Сергеенко практически решила задачу использования бытовых деталей и их семантики для уяснения сложной картины общественного развития с его закономерностями, то Г. С. Кнабе отнесся к таким историческим материалам с точки зрения теоретической, обозначив проблему отношений между бытом и историей. Он подчеркивает, в целях адекватного изображения исторической действительности, необходимость рассматривать категории общественного развития в неразрывной связи с его субъектом, т. е. с человеком, учитывая условия его существования и его поведения, принимая во внимание данные исторической социологии и социальной психологии. Можно, таким образом, сказать, что Г. С. Кнабе присоединился к адептам социальной антропологии. Историческую семиотику он рассматривает в том же ряду и выдвигает задачу выявить пределы допустимого использования бытового материала для исторических реконструкций, поскольку не считает семиотику гносеологией культуры. Суть исторической концепции Г. С. Кнабе заключается в признании им того, что исторической основой классического строя существования в Риме была римская гражданская община, и поэтому жил он, пока жила она. Распад ее, по мысли ученого, был явлением исключительным. Наряду с ним полисный строй жизни сохранялся в условиях разложения одних полисов и выживания или массового возникновения других – из воинских лагерей, из центров племен, из удачно расположенных деревень. С этими утверждениями, как мне представляется, следует согласиться. Однако исходная дефиниция, т. е. полис – это гражданская община, нуждается в серьезном дополнении, о чем мы подробно скажем далее. К сожалению. Г. С. Кнабе пренебрег существовавшими уже в советское время наработками, о чем речь пойдет у нас в своем месте.

Возвращаясь к концепции Кнабе, отметим сделанное им наблюдение, верное по сути, но неточное в хронологическом отношении: идеология римской гражданской общины пережила ее крушение в хозяйственно-политическом смысле вплоть до первых Антонинов, а в социальной психологии и в быту полисные формы жизни оказались более живучими и устойчивыми. Решение вопроса о том, как соотносятся исторический процесс и бытовая повседневность, Г. С. Кнабе видит на пути исследований конкретных видов соотношений в отдельные исторические эпохи. Для Рима он выбирает такие виды его особенностей, как комплекс – вода, община и боги, семантика одежды, носилки, обед, городская теснота и т. п. Это безусловно помогает выявить и объяснить специфику поведения отдельных общественных страт и тем самым, надо признать, оживляет представление о Риме.

В ряду трудов, посвященных социально-экономической характеристике Рима, необходимо назвать еще одну книгу Е. М. Штаерман[37], вышедшую уже после ее смерти. В центре ее внимания – один слой общества – крестьяне, а не рабы. Книга состоит из 2 частей: 1-я посвящена некоторым проблемам истории римского крестьянства республиканской эпохи; 2-я – крестьянству эпохи Империи. 1-я часть содержит 2 главы, в которых трактуются 2 вопроса – генезис и расцвет крестьянской системы и кризис крестьянской общины. Прежде всего, исследовательница останавливается на критериях для выделения крестьянства как определенного социального слоя. Она принимает во внимание мнения, высказанные в коллективном труде по истории крестьянства в Европе[38]. Е. М. Штаерман считает, что имеющиеся там формулировки приложимы к римскому крестьянству, если рассмотреть его на разных стадиях римской истории. Ей представляется существенным, что доля участия мелкого землевладельца в управлении и в войне была то большей, то меньшей, но наиболее важным является учет степени разделения труда в обществе в производственной и социальной деятельности, что обусловило отделение города от деревни, хотя бы в форме деления территории на город и хору, а населения – на urbani и rustici, соответственно плебса – на городской и сельский. Этот факт она видит уже по крайней мере в конце царской эпохи – в начале Республики. Из ее рассуждений следует, что проблема происхождения плебса и патрициата является надуманной. Она, в общем, примыкает к точке зрения Ришара[39]. Эти группы + клиенты издавна существовали, по меньшей мере в конце царской эпохи, представляя собой результат экономической дифференциации, подобно тому, как это было везде, обозначая знать, простой народ и зависимых людей. Не вдаваясь в суть проблемы, поскольку она будет разобрана в последующих частях нашего обзора, позволю себе заметить только, что здесь Е. М. Штаерман рассматривает социальную дифференциацию в первоначальном Риме схематично, как сугубо внутренний процесс, без учета внешнего насилия, т. е. войны, в то время как этот фактор действовал в истории античности, и не только в Риме, но и в Спарте.

В пору ранней Республики, по мнению ученой, плебеи были сословием, но не классом. Главными ее аргументами являются имущественное различие среди плебеев, то, что якобы они имели равное с патрициями отношение к ager publicus, а также то, что как класс будто бы патрициями не эксплуатировались, с чем, полагаю, согласиться невозможно.

Вместе с тем, необходимо отметить важное наблюдение Е, М, Штаерман: традиции и институты крестьянских общин определили ряд черт жизни городского плебса, более того, основная масса римлян жила представлениями, выработанными вековым опытом крестьян, идеология которых определяла идеологию всех граждан civitas. Иными словами, крестьянство было основой civitas.

Далее в книге выдвигается вопрос о роли крестьянства в трансформации гражданской общины, что привело ее к кризису. На базе данных античных авторов, а также liber coloniarum и трактатов землемеров Е. М. Штаерман рассматривает события Поздней Республики. Вслед за своим учителем Н. А. Машкиным она подчеркивает изменение вектора аграрного законодательства, т. е. появление борьбы за ветеранское землевладение. Положение крестьянства в этот период обретает характер противоречивости: с одной стороны из его рядов зачастую комплектуются ветераны, а с другой – оно терпит бедствия из-за наделения землей ветеранов именно за его счет, на что ранее обращал внимание профессор из Минска Ф. М. Нечай. Учитывая весь комплекс исторических, т. е. социальных, политических и т. п. фактов, Е. М. Штаерман утверждает, что со времени Суллы начинается разрушение civitas и образование государства в Риме. Этот ее тезис, надо сказать, подвергся аргументированной критике еще в дискуссии, развернувшейся на страницах «Вестника Древней истории» в 1989 г. (№2 и №3). В ней приняли участие советские историки (Кузищин, Трухина, Большаков, Андреев, Смышляев, Вигасин, Ким, Маяк и др.), а также французский историк Клод Николе. Никто не поддержал ее мнения о том, что в Риме государство возникло лишь при Августе, из чего следовало, что civitas – это безгосударственное образование. Е. М. Штаерман исходила из марксистского положения о возникновении государства в условиях раскола общества на антагонистические классы с появлением особого аппарата насилия. Ее оппоненты указывали 1) на наличие классов в Риме как civitas, 2) на неверное понимание ею государства только как аппарата принуждения (в самом деле, и Маркс, и Энгельс отмечали наличие такой важной государственной функции как хозяйственно-организаторская), 3) на пренебрежение исследовательницей таким важным показателем существования государства, как территориальное деление общества. Надо при этом заметить, что критики Е. М. Штаерман аргументировали свое несогласие с ней, используя как ее собственное «орудие» доказательств, т. е. высказывания теоретиков марксизма, так и фактический материал, почерпнутый в источниках.

В 2-й части монографии судьба римского крестьянства изучается под углом зрения борьбы мелкого и крупного землевладения в I-II вв. н. э. Е. М. Штаерман доказывает, что в области аграрной политики Цезарь и Август во многом продолжали линию Гракхов. Наряду с немногими латифундиями существовали и увеличивались численно средние и мелкие хозяйства и в деревне и в городе, нуждавшиеся не только в рабах, но и в свободных работниках. Потребность в дополнительной рабочей силе, по мнению ученой, могла удовлетворяться за счет крестьян, продолжавших жить в сельских общинах (селах, пагах, кастелах). Т. о. аграрные мероприятия триумвиров и Августа благотворно подействовали на италийское сельское хозяйство. Е. М. Штаерман подчеркивает, что в отличие от преторских интердиктов и законов Августовы законы de vi publica и de vi privata были надежно подкреплены полицейским аппаратом. Конечно, восстановленное крестьянство отличалось от стародавнего, т. к. было вовлечено в рыночные отношения. При Августе равновесие между сельским хозяйством и ремеслом, нарушенное кризисом гражданской общины в период гражданских войн, было восстановлено. Это обстоятельство лежало в основе «золотого века» римской культуры. В связи с этим исследовательница, критически рассматривая позиции В. И. Кузищина и Р. Мартэна, замечает, что у Вергилия концепция благодетельности труда, особенно сельского, выражена предельно четко, и это было связано с эволюцией умонастроения эпохи Августа. Нюансы этого процесса она прослеживает и на творчестве других поэтов. Принципиально важным нам представляется следующее заключение Е. М. Штаерман: новый слой земледельцев, созданный Августом, был достаточно дифференцированным. При этом крестьяне оказались связанными не столько с сохранявшимся ager publicus populi Romani, сколько с общественными землями городских и негородских общин. С потерей роли народных собраний они перестали участвовать в общегосударственных делах и влияли только на собрания своих городских и сельских общин. Все менее, по наблюдению ученой, становились крестьяне солдатами профессиональной имперской армии и, значит, отстранялись от военной добычи, что лишало их возможности упрочивать свое хозяйство. Последнее больно сказалось уже при преемниках Августа.

Интересные страницы монографии посвящены отражению аграрного вопроса в трудах Плиния Старшего, Квинтилиана, Сенеки Старшего, показывавших конфликт между крупным и мелким землевладением, выражавших сочувствие к маленькому человеку, трудолюбивому крестьянину. По мысли Е. М. Штаерман, политика правительства I в. даже опиралась в известной мере на антилатифундиальную пропаганду. Императоры I в. старались поддержать мелких собственников, попадавших в долговую кабалу, о чем свидетельствуют фигурирующие в риторических сборниках аддикты. Положение изменилось во II в. н. э.

Приход к власти Антонинов Е. М. Штаерман расценивает как победу «партии сената» над «партией мелких и средних землевладельцев». Судьбы крестьян в это время разнятся между собой в зависимости от районов. Анализ Велейской таблицы приводит ученую к констатации существования разных общественных земель, в том числе захватываемых горожанами, а также частных имений, сальтусов. Данные Плиния Младшего позволяют ей говорить о столкновениях видных сенаторов и горожан из-за изъятия первыми земель у вторых. Она прослеживает также процесс создания землевладельцами как бы общины из отпущенников и насаждения коллективной аренды земли колонами, что было выгодно крупным собственникам земли. При росте задолженности крестьян часть их попадала в зависимость к ним. Е. М. Штаерман замечает, что юридические различия землевладельцев фактически отступали на задний план перед их общей судьбой. Социальные изменения II в. вели, таким образом, к разрыву с основными институтами античного мира. Это ярко проявилось в разделении гражданства на honestiores и humiliores, положившем конец классическому равенству перед законом, в узаконении самопродажи, в формировании земель вне юрисдикции муниципиев. Римский крестьянин переставал быть участником военной и политической организации.

Касаясь судьбы incolae, Е. М. Штаерман заметила, что с III в. началось юридическое закрепление разделения сельского и городского плебса, окончательно оформленное в IV в. Все это, по мнению ученой, нарушило единство гражданской общины и ее территории. Земельная собственность из гражданской превратилась в сословную. Следует заметить, что эти социально-экономические процессы Е. М. Штаерман видит отраженными и в художественном творчестве, у Ювенала и у Диона Хрисостома. О глубоких переменах в италийском сельском хозяйстве в IV в. она судит по трактату Палладия и отмечает, что колоны, пестрые по составу (рабы, отпущенники, прекаристы, инквилины), если еще не юридически, то практически слились в один класс – сословие зависимых, прикрепленных к земле крестьян. Таков, по ее мнению, был путь развития римского крестьянства.

Е. М. Штаерман присоединяется к В. Бауэрстоку, считая, что тотального упадка в IV-V вв. в Империи не было. Однако имели место коренные изменения социальной структуры при внешнем континуитете в некоторых сферах жизни. Существенным было то, что античная гражданская община перестала быть структурообразующим элементом системы, что связано с эволюцией крестьянства. Речь, по ее убеждению, может идти об упадке античного уклада, но не всего общества, т. к. его трансформация открывала путь к дальнейшему развитию.

Следует признать, что Е. М. Штаерман выстроила цельную концепцию, объясняющую во многом переход к феодальному обществу, хотя по отдельным, важным вопросам можно высказать возражения. Так, представляется, что поздние колоны были, конечно, единым классом, но длительное время различались между собой в сословном отношении.

Нельзя не заметить, что в этой монографии Е. М. Штаерман не обходит вниманием проблемы римской культуры. Она считает, что в период расцвета классической civitas не было особого водораздела между культурой и идеологией разных слоев общества, которые зиждились на системе ценностей, сложившейся в крестьянской среде. Крестьянство же в ходе борьбы и побед плебеев с патрициями, а также во внешних войнах, стало определяющей частью народа. В силу этого, по мнению ученой, господствующей стала мораль крестьянской familia с ее уважением к pater familias, который должен был управлять семьей разумно. Отсюда – основные добродетели – pietas и fides и в отношениях внутри семьи и между ней и богами.

Наблюдения за земной природой и небом, сделавшие вклад в римскую науку, также, по мысли исследовательницы, связаны с крестьянством и его земледельческим трудом. Е. М. предполагает, что культ небесных светил жил в крестьянской среде независимо от восточных влияний, особенно распространившихся уже в эпоху Империи.

Е. М. Штаерман полагает, что в известном смысле и некоторые нормы римского права были определены устоями крестьянской общины. Ведь отлучение от воды и огня было отлучением от святынь, связывавших воедино общину соседей, пьющих из одного источника.

По мнению Е. М. Штаерман, идея общей собственности на землю без частных наделов не импонировала крестьянству ни при Республике, ни при Империи. С этим связано почитание богов-покровителей собственности, нерушимой межи, плодородия и т. п. – Термина, Юпитера, Сильвана, Приапа. В распространении этих культов исследовательница видит не консерватизм римской религии, а определенную идеологию, свойственную имперской эпохе, т. е. отчасти отражающую протест против официальной идеологии с ее культом императоров. В заключение Е. М. Штаерман высказывает мнение о том, что, модифицируясь, сталкиваясь с противоположными течениями, концепции, в основе которых лежало мировоззрение римского крестьянства, повлияли на многие последующие философские, социологические и религиозные теории, в том числе и на христианство.

Не останавливаясь на частностях, вызывающих мое несогласие с некоторыми утверждениями авторов просмотренных монографий, позволю себе высказать мнение о том, что они представляют собой огромный труд честных и квалифицированных ученых. Обилие книг, посвященных социально-экономической тематике, конечно, не случайно и непосредственно связано со временем их создания. Утверждение в Советском Союзе марксистско-ленинской идеологии требовало научных разработок, в частности римской истории, под углом зрения рабовладельческой формации. Это легло на плечи ведущих университетов и институтов Академии наук, работы которых регулировалась, как во всех государственных учреждениях, строго выполнявшимися планами. Отсюда следует постоянное издание книг и статей указанной проблематики.

Однако, было бы упрощением объяснять этот факт только идеологическим нажимом со стороны государства. Дело в том, что в послесталинскую эпоху, особенно со времени XX съезда КПСС, осудившего культ личности Сталина и сопутствующие ему политические и идеологические перегибы, общество вздохнуло свободнее, что стало сказываться и на научной сфере. Так, после подъема, обусловленного великой победой над фашизмом, начался в 60-х годах XX века новый подъем научной энергии. Не следует думать, что заметный вес социально-экономической проблематики зависел только от инерционности мышления или от необходимости, соблюдая государственную дисциплину, выполнить ранее запланированные работы. Ведь само по себе изучение экономики и общественных процессов не может быть ненужным или зазорным, как показывает мировая научная практика. Для советских ученых, в том числе историков Рима, повторю, открылись тогда новые возможности осваивать свежий материал источников и знакомиться, благодаря интенсивному налаживанию контактов, с работами своих зарубежных коллег. И эти обстоятельства побуждали многих серьезных исследователей, исходя из личных научных интересов, заниматься изучением римского хозяйства, классовой структуры и борьбы внутри римского общества.

Однако, хотя проблематика исследований дает представление об историографии, только этой стороной работ ее характеристика, конечно, не исчерпывается. Необходимо оценить источниковедческий аспект исследований и общий методологический подход к ним. В связи с этим отмечу, что авторы рассмотренных трудов исходили из анализа источников, собирая весь накопленный материал и руководствуясь принципом комплексного его использования. В этом смысле они органично вливались в общий поток европейской, более того, мировой науки.

Отмечая глубокую проработку источников как основу исследовательской деятельности, нельзя умолчать о том, что это не было новацией советского периода. Но именно в послевоенное время, когда наши историки перешли от создания работ, направленных на переосмысление общеисторических процессов, в том числе в рамках римской истории, и приступили к основательному изучению отдельных проблем и тем, они взяли на вооружение богатый дореволюционный опыт. Важным явилось и то, что было, кому его передавать. Ведь в университетах и других высших учебных и научных учреждениях сохранились специалисты старой дореволюционной научной школы. А школа эта была самого высокого уровня. Она выросла на традициях передовой немецкой науки XIX-начала XX в., укореняла и развивала их. Таким образом, добротность, высокий уровень источниковедческих изысканий, достигнутых советскими учеными рассмотренного времени, был неслучайным. Фундамент, на котором строились названные нами труды, был построен русскими учеными дореволюционного прошлого.

Что же касается общеметодологических подходов, то, конечно, часть корпуса ученых фактически оставались на позициях позитивизма, некоторые придерживались взглядов М. Блока, во многом близких марксизму, иные склонялись к структурализму и т. д. Но они, как правило, не опровергали марксизм, ограничиваясь иногда лишь приведением цитат из сочинений классиков и лишь скрытым отходом от господствующей теории. Однако это происходило не только из боязни репрессий, поток которых заметно схлынул. Большинство ученых старшего поколения старались серьезно изучить и понять марксистскую доктрину, выявить присущие ей рациональные корни, а более молодые учились у них и воспринимали ее, не отказываясь от использования иных теоретических подходов (например, семиотического, просопографического и т. д.) в качестве исследовательской методики. Это положение более ярко проявилось в исследованиях другой тематики в истории Рима, на чем я предполагаю остановиться позже.

Хотелось бы отметить, что исследователи, придерживавшиеся исторического материализма, признававшие Рим рабовладельческим, внесли много нового, сравнительно с 20-30-ми годами XX в., в представления о рабстве и вообще о римском обществе. Его структура стала считаться весьма сложной, с наличием классов, сословий и промежуточных состояний с разными формами зависимости. Это явилось конкретизацией на основе анализа фактического материала тезисов, представленных замечательными учеными, востоковедом И. М. Дьяконовым и антиковедом С. Л. Утченко, в их докладе на XIII конгрессе исторических наук в Москве в 1970 г. Доклад этот в свою очередь базировался на исследованиях 50-60-х годов прошлого века.

Думается, что советская наука весьма плодотворно использовала теорию марксизма для реконструкции социально-экономической реальности древнего Рима, решительно освобождаясь от примитивного догматизма, свойственного началу советской эпохи.

(Продолжение следует)

---

[1] Виппер Р. Ю. Возникновение христианской литературы. М.-Л. 1946.

[2] Виппер Р. Ю. Рим и раннее христианство. М.-Л. 1954.

[3] С. И. Ковалев создал три книги: Происхождение христианства. Л. 1948; он же. Происхождение и классовая сущность христианства. Л. 1952; он же. Миф об Иисусе Христе. Л. 1954. Он стоял на марксистских позициях и с опорой на источники выявлял социальную принадлежность ранних христиан и подчеркивал свое предпочтение мифологической школы.

Белорусский ученый Г. М. Лившиц написал «Очерки историографии Библии и раннего христианства» (1970).

[4] Ленцман Я. А. Происхождение христианства. М.-Л. 1958; он же. Сравнивая евангелия. М. 1967

[5] Ранович А. Б. Первоисточники по истории раннего христианства. М. 1933; он же. Античные критики христианства. М. 1935; он же. Очерки истории раннехристианской церкви. М. 1941, где подчеркивался тезис о сращивании христианской церкви с государственным аппаратом господствующих классов и о превращении ее в их оплот. В этих работах были подобраны отрывки из произведений античных авторов, надписей и папирусов, характеризующие общий кризис Римской империи как предпосылки возникновения христианства и свойственный тому времени религиозный синкретизм. Значительное место в подборке занимают антихристианские сочинения античных авторов (Минуция Феликса, Цельса).

[6] Открытие кумранских рукописей нашло живой отклик в советской науке. И. Д. Амусин издал 3 книги: Рукописи Мертвого моря. М. 1961; Находки у Мертвого моря. М. 1964; Кумранская община. М. 1983. Автор подчеркнул посредническую роль учения кумранитов между иудаизмом и христианством.

[7] Типична в этом смысле книга М. М. Кубланова «Новый завет. Поиски и находки». М. 1988. О значении кумранских документов для изучения христианства говорит монография Г. М. Лившица «Происхождение христианства в свете рукописей Мертвого моря» (1967).

[8] Трофимова М. К. Историко-философские вопросы гностицизма. М. 1970.

[9] Козаржевский А. Ч. Источниковедческие проблемы раннехристианской литературы. М. 1985.

[10] Федосик В. А. Киприан и античное христианство. Минск. 1991. В книге подчеркнут вклад Киприана в разработку специальной доктрины.

[11] Свенцицкая И. С. Тайные писания первых христиан. М. 1980. Книга явилась логическим продолжением работы автора «Запрещенные евангелия». М. 1965.

[12] Голубцова Н. И. У истоков христианской церкви. М. 1964.

[13] Свенцицкая И. С. От общины к церкви. М. 1985.

[14] Прежде всего – текст Агапия, являющийся переводом с сирийской версии перевода Иосифа Флавия, отличный от греческого перевода.

[15] Федосик В. А. Церковь и государство. Критика богословских концепций. Минск. 1988.

[16] Сергеенко М.Е. Очерки по сельскому хозяйству древней Италии. М.-Л. 1958.

[17] Кузищин В.И. Очерки по истории земледелия Италии II в. до н. э. – I в. н. э. М. 1966.

[18] Кузищин В.И. Генезис рабовладельческих латифундий в Италии (II в. до н. э. – I в. н. э.). М. 1976.

[19] Кузищин В.И. Античное классическое рабство как экономическая система. М. 1990.

[20] Штаерман Е.М. Расцвет рабовладельческих отношений в Римской республике. М. 1964.

[21] Кудрявцев О.В. Эллинские провинции Балканского п-ова. М. 1954.

[22] Вебер М. Аграрная история древнего мира. М. 1925.

[23] Штаерман Е.М., Трофимова М.К. Рабовладельческие отношения в Римской империи (Италия). М. 1971.

[24] Штаерман Е.М., Смирин В.М., Белова Н.Н., Колосовская Ю.К. Рабство в западных провинциях Римской Империи в I – III вв. М. 1977.

[25] Маринович Л. П., Голубцова Е. С., Шифман И. Ш., Павловская А. И. Рабство в восточных провинциях римской Империи в I-III вв. М. 1977.

[26] Штаерман Е. М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях римской Империи. М. 1957.

[27] Зельин К. К., Трофимова М. К. Формы зависимости в восточном Средиземноморье в эллинистический период. М. 1969.

[28] Тарский А. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М. 1948.

[29] Штаерман Е. М. Древний Рим. Проблемы экономического развития. М. 1978.

[30] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 120-121.

[31] Capogrossi-Colognesi L. La struttura della proprietà e la formazione della iura praediorum nell’età repubblicana. V. I-II. Milano. 1969-1976; Diośdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest. 1970.

[32] Сергеенко М. Е. Помпеи. М.-Л. 1949.

[33] Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. М.-Л. 1964.

[34] Сергеенко М. Е. Простые люди древней Италии. М.-Л. 1964.

[35] Сергеенко М. Е. Ремесленники древнего Рима. Л. 1968.

[36] Кнабе Г. С. Древний Рим – история и повседневность. М. 1986.

[37] Штаерман Е. М. История крестьянства в древнем Риме. М. 1996.

[38] История крестьянства в Европе: эпоха феодализма. М. 1985. Т. 1.

[39] Richard J.-Cl. Les origines de la plèbe Romaine. Essai sur la formation du dualisme patricio-plébéien. Paris. 1978.