Со времен Солона (начало VI в. до н. э.) важным институтом судебной системы афинского полиса являлась гелиея (hJliaiva) – суд присяжных. Особенно возросла роль этого органа в классическую эпоху истории Афин, в V и IV вв. до н. э., когда он превратился, без преувеличения, в ключевой элемент политической системы и политической жизни. По колоссальному объему своих полномочий, по игравшейся ею роли во всех сторонах функционирования афинской демократии гелиея может быть сопоставлена разве что с народным собранием. Более того, как считают некоторые специалисты (в частности, М. Хансен[1]), по своей реальной значимости она, во всяком случае в IV в. до н. э., едва ли не превосходила экклесию. Может быть, эта точка зрения несколько преувеличена (об этом нам придется подробнее говорить ниже), но, как бы то ни было, речь идет о чрезвычайно важном феномене древнегреческого публичного права и судопроизводства. Достаточно вспомнить, что в классическую эпоху дикастерии (о соотношении понятий «гелиея» и «дикастерии» см. ниже) собирались для заседаний 150–200 дней в году[2], что говорит об огромной интенсивности работы. Поэтому представляется оправданным новое обращение с ряду вопросов, порождаемых историей гелиеи, тем более что в отечественной историографии данная тематика никогда не становилась предметом сколько-нибудь интенсивного исследования.
В западном антиковедении, напротив, гелиеей давно и плодотворно занимаются в контексте изучения судебной системы Афин. Данная тема, как нетрудно заметить, лежит на стыке собственно исторических и правовых дисциплин, требует от разрабатывающих ее специалистов соответствующей компетентности в обеих этих сферах. Говоря о результатах, достигнутых на протяжении самых последних десятилетий, следует прежде всего упомянуть серию чрезвычайно ценных монографий уже упоминавшегося выше выдающегося датского антиковеда М. Хансена[3], в которых разбираются сюжеты, связанные с различными типами судебных процессов, проходивших в гелиее. Укажем также на вышедший относительно недавно том из продолжающегося издания «Афинская Агора», посвященный судебным органам в Афинах. Этот труд, подготовленный А. Беджхолдом при участии ряда других авторов[4], импонирует широтой и фундаментальностью похода: в нем использованы практически все категории источников (нарративные, археологические, эпиграфические), затрагивается целый круг весьма разнообразных проблем – от процедуры проведения судебных заседаний до идентификации зданий, служивших местами работы коллегий гелиеи. Ряд интересных наблюдений об афинском суде присяжных был сделан в статьях, которые вошли в опубликованный в 1995 г. сборник по проблемам древнегреческой демократии в IV в. до н. э.[5] и в другой, еще более недавний сборник (2000 г.), посвященный процессуальному праву Афин[6].
В кратких рамках настоящей работы, естественно, ни в коей мере не может быть рассмотрена история гелиеи в ее полном объеме, в совокупности всех релевантных аспектов. Для этого потребовалось бы, как минимум, полномасштабное монографическое исследования. Наша задача представляется гораздо более узкой: остановиться на ряде вопросов эволюции гелиеи в течение архаической и классической эпох, и прежде всего на тех из этих вопросов, которые по-прежнему остаются недостаточно исследованными или дискуссионными, вызывают в науке споры. Мы не будем сколько-нибудь подробно касаться вещей очевидных, хрестоматийных (хотя, кстати, на самом деле подчас положения, представляющиеся вполне очевидными и доказанными, такими отнюдь не являются, как это будет показано далее на примере сюжета с ежегодным избранием 6000 гелиастов).
Предварительно нам представляется необходимым хотя бы кратко остановиться на одном терминологическом нюансе[7]. Для обозначения суда присяжных в Афинах употреблялись два термина: не только «гелиея», но и «дикастерий» (чаще во множественном числе – «дикастерии»). Хотя они и не были абсолютно тождественными, несколько различаясь по контекстному дискурсу (слово «гелиея» применялось либо к судебной системе в целом, либо к определенному зданию, в котором проходили заседания суда и которое по сей день еще нельзя назвать однозначно идентифицированным, а слово «дикастерий» чаще, особенно у ранних авторов, прилагалось к отдельным судебным коллегиям), но в целом их следует считать вполне взаимозаменяемыми. Соответственно, сами судьи могли называться и дикастами, и гелиастами. Это надлежит иметь в виду при дальнейшем изложении.
Итак, создание гелиеи надежно связывается античной традицией с реформаторской деятельностью Солона[8]. Приведем важнейшие свидетельства об этом[9]. На первое место следует поставить пассаж из «Политики» Аристотеля (1274а1 sqq.), в котором основатель перипатетической школы прямо говорит: «Демократию именно он (Солон – И. С.) установил[10] тем, что ввел народный суд, где могут быть судьями все (ta; dikasthvria poihvsa" ejk pavntwn)»[11]. Это сообщение однозначно указывает на учреждение дикастериев (совокупность которых составляла гелиею) Солоном. Чуть дальше читаем о том же Солоне, что он передал «всякую власть суду, члены которого назначаются по жребию (kuvrion poihvsanta to; dikasthvrion pavntwn, klhrwto;n o[n)». Эти слова, как нам представляется, следует трактовать в том смысле, что впоследствии, в классическую эпоху, во времена самого автора «Политики» состав дикастериев формировался с помощью жребия; как обстояло дело в этом отношении в период самих солоновских реформ, философ вряд ли мог с достоверностью судить.
В «Афинской политии» Аристотель (или тот из его учеников, кто непосредственно занимался составлением этого трактата[12]), рассказывая о законодательстве Солона, не говорит прямо о том, что этот последний создал гелиею, а выражается несколько иным способом. Перечисляя «наиболее демократичные» из солоновских преобразований, он указывает среди них, в частности (Ath. pol. 9. 1–2)[13], «предоставление всякому желающему возможности выступать истцом за потерпевших обиду», а затем еще одно мероприятие, от которого «приобрела особую силу народная масса, – апелляция к народному суду (hJ eij" to; dikasthvrion e[fesi"). И действительно, раз народ владычествует в голосовании, он становится властелином в государстве (kuvrio" ga;r w[n oJ dh`mo" th`" yhvfou, kuvrio" givgnetai th`" politeiva" – известное своей афористичностью выражение)… Неизбежно возникало много споров, и решать все дела – и общественные и частные – приходилось суду (to; dikasthvrion)». Отсюда мы, таким образом, получаем информацию о таком важнейшем институте, как апелляция к гелиее.
Вторым наиболее информативным источником по интересующему нас здесь вопросу является жизнеописание Солона, составленное Плутархом[14]. Подробно рассказывая в ней обо всей деятельности своего героя, херонейский биограф касается и вопросов, связанных с судом присяжных (впрочем, тоже не говоря эксплицитно о том, что этот орган введен Солоном). В частности, характеризуя солоновскую цензовую реформу[15], Плутарх пишет о четвертом, низшем имущественном классе – фетах (Plut. Sol. 18)[16]: «Они участвовали в управлении лишь тем, что могли присутствовать в народном собрании и быть судьями (dikavzein). Последнее казалось в начале ничего не значащим правом, но впоследствии стало в высшей степени важным, потому что бóльшая часть важных дел попадала к судьям (ta; ga;r plei`sta tw`n diafovrwn ejnevpipten eij" tou;" dikastav"). Даже на приговоры по тем делам, решение которых Солон предоставил должностным лицам (o{sa tai`" ajrcai`" e[taxe krivnein), он позволил также апеллировать в суд (eij" to; dikasthvrion ejfevsei" e[dwke toi`" boulomevnoi")… Они (судьи – И. С.) были некоторым образом господами над законами (trovpon tina; tw`n novmwn kurivou" o[nta")». Затем Плутарх подробно останавливается на другом солоновском преобразовании – разрешении всякому, «кто мог и хотел (tw`/ dunamevnw/ kai; boulomevnw/)» подавать в суд иск по делам, лично его не касающихся (об этом, как мы видели выше, сообщал и Аристотель).
Для лучшего понимания приведенных пассажей необходимо прежде всего знание диахронного контекста. Напомним, что представляла собой судебная система Афин в досолоновское время. Для столь раннего исторического периода, естественно, приходится говорить еще о достаточно примитивной степени развития соответствующих институтов. Афинский полис находился еще в процессе письменной кодификации права. В 621 г. до н. э. свой свод законов составил Драконт, однако эти законы, скорее всего, относились только к делам об убийствах и уж, во всяком случае, не были всеобъемлющими, охватывающими собой все сферы правовых отношений в государстве[17]. Эта последняя задача выпала как раз на долю Солона. Кстати, во многом именно в связь со введением солоновских законов следует поставить учреждение их творцом нового судебного органа.
До Солона же судили в основном с опорой на нормы неписаного права. Важную роль в судопроизводстве играл древний Совет Ареопага[18]; существовали введенные не позднее Драконта коллегии судей по различным категориям убийств (Дельфиний, Палладий, Фреатто, Пританей), укомплектованные так называемыми эфетами[19]. Но в целом судебная система Афин вплоть до начала VI в. до н. э. – это в первую очередь суды магистратов. Из важнейших магистратов архаического афинского полиса преимущественную связь с вопросами суда и права имели, безусловно, шесть фесмофетов – в силу самой их непосредственной компетенции как хранителей qesmoiv, правовых норм[20]. Однако и остальные три архонта – эпоним, басилей и полемарх – имели в своем ведении различные типы судебных процессов.
При этом чрезвычайно важно указание Аристотеля, относящееся к периоду до Солона (Ath. pol. 3. 5): «Архонты имели право решать дела окончательно, а не так, как теперь, производить только предварительное расследование (kuvrioi dÆ h\san kai; ta;" divka" aujtotelei`" krivnein, kai; oujc w{sper nu`n proanakrivnein).
С учетом сказанного можно попытаться, как нам кажется, со значительной долей вероятности интерпретировать смысл интересующего нас солоновского нововведения, как оно вырисовывается из источников. Гелиея была создана великим законодателем как апелляционный суд в противовес приговору магистратов[21]. Иными словами, если гражданин был недоволен приговором, который вынес по его делу тот или иной из архонтов, отныне он мог обжаловать этот приговор перед своими согражданами-присяжными – ранее такой возможности не было. Конкретный механизм, насколько можно судить, был следующим. Решение магистрата не было теперь окончательным; чувствовавшее себя ущемленным лицо имело право подать апелляцию (e[fesi") в дикастерий, который и собирался для повторного рассмотрения дела. Магистрат, вынесший первый приговор, присутствовал на заседании и даже председательствовал на нем (hJgemoniva dikasthrivou), но на этом его роль и заканчивалась: в голосовании дикастов он участия не принимал и легальных способов повлиять на это голосование не имел. Дикастерий либо отменял, либо подтверждал приговор магистрата.
Нетрудно заметить, что учреждение Солоном апелляции в гелиею представляет собой полную стадиальную и типологическую аналогию римской процедуре provocatio ad populum, введенной, согласно традиции, в 509 г. до н. э. Публиколой (lex Valeria de provocatione) и, во всяком случае, зафиксированной уже в законах XII Таблиц[22]. Сама по себе такая апелляция могла бы и иметь далеко идущих последствий. Всё зависело от того, по какому пути далее пойдет политическая эволюция полиса. Развитие Афин пошло по пути поступательной демократизации, что отразилось и на судьбе гелиеи.
Не приходится сомневаться в том, что вначале случаи апелляционных жалоб в дикастерий на приговоры магистратов были достаточно редкими. Но впоследствии, в классическую эпоху афинской истории, они стали нормой. Теперь внесение приговора на повторное рассмотрение судом присяжных было уже не только правом, но и, по сути, обязанностью. В V–IV вв. до н. э., в период расцвета демократии, все без исключения тяжбы после разбора их должностным лицом попадали в конечном счете в коллегии гелиеи.
Это привело к тому, что суд у магистрата потерял всякое значение, превратился в чистую формальность и фактически отмер. Теперь должностное лицо вместо полноценного процесса проводило лишь предварительное расследование дела (ajnavkrisi") и затем передавало его материалы в дикастерий[23]. В римском праве, следует отметить, ущемление полномочий магистрата до такой степени никогда не доходило.
В связи с римскими параллелями резонно поставить вопрос: в каком соотношении находилась афинская гелиея с народным собранием? Ведь в Риме provocatio осуществлялось перед комициями, а не перед каким-либо специально судебным органом. Что же касается афинских реалий, по обозначенному здесь вопрос существуют две основные точки зрения. Одна из них, наиболее интенсивно отстаиваемая М. Хансеном[24], предполагает, что гелиея с самого начала не имела ничего общего с экклесией, а была отдельным институтом. Однако, при всем уважении к авторитету выдающегося датского антиковеда, нам, не скроем, больше импонирует иное мнение[25], согласно которому гелиея, по меньшей мере на первых этапах своей истории, была практически тождественна народному собранию, но просто представляла, так сказать, его иную «ипостась» или разновидность. Когда коллектив граждан собирался, чтобы принимать законы или выбирать должностных лиц, такой сход назывался экклесией. А когда те же граждане заседали, чтобы разбирать судебные дела, они представляли собой уже гелиею.
В пользу именно такого подхода можно выдвинуть ряд аргументов. Во-первых, вышеприведенную аналогию с римским provocatio ad populum, во всех отношениях весьма близкую. Во-вторых, соображения, касающиеся общего уровня политического и правового развития Афин ко времени Солона. Вряд ли можно сомневаться в том, что здесь мы имеем дело еще с достаточно ранней стадией государственности, и трудно было бы ожидать в этот период наличия каких-то особо тонких и изощренных институциональных структур. Всё в сфере управления полисом было еще достаточно просто; классическая эпоха, когда действительно был разработан целый ряд сложных механизмов взаимодействия различных органов государственной власти, была отнюдь не близка.
В-третьих, о том же изначальном тождестве гелиеи и экклесии говорит сама этимология слова hJliaiva, особенно четко прослеживающаяся для его дорийского и ионийского вариантов – соответственно aJliva и aJlivh. Несомненна близость к таким лексемам, как aJlivzw («собирать»), aJlhv" («собранный, соединенный вместе»), a{li" («толпами, во множестве»), объединенным общей семантикой и вполне однозначно демонстрирующих, что интересующий нас термин первично означал народное собрание. Собственно, как раз в таком смысле он и употреблялся в ряде греческих государств[26]. В Афинах аналогичные коннотации были тоже неизбежны.
М. Хансен утверждает даже, что власть дикастериев не была делегирована им народным собранием, с чем уже совсем трудно согласиться. Если не народным собранием, то кем же? Кто выступал в демократическом греческом полисе суверенным носителем верховной, ничем не ограниченной власти, ее единственным источником? Конечно, демос, воплощенный в народном собрании, и отрицать это можно, только если подходить к материалу формально. А на то, что народное собрание могло существовать в двух формах – экклесии и гелиеи, – показывает еще один интересный факт, кстати говоря, приводимый самим же Хансеном как один из доводов в пользу собственных взглядов, но в действительности работающий против них[27].
В классическую эпоху одним из важнейших типов политических судебных процессов, разбиравшихся в гелиее, была так называемая grafh; paranovmwn («обвинение в противозаконии»). Любая псефисма, принятая экклесией, могла быть опротестована перед судом дикастов как противоречащая существующему законодательству. В случае, если ее незаконность подтверждалась дикастерием, псефисма отменялась, если же она признавалась законной, то продолжала действовать. Интересно для нас в данном случае, что процесс grafh; paranovmwn мог возбуждаться также и против псефисм, еще не принятых экклесией, а существующих в виде проекта. Какие последствия имел приговор суда в таких ситуациях? Если он был не в пользу псефисмы, то, понятно, она сразу отвергалась и уже не поступала в экклесию. А если присяжные не находили в проекте ничего незаконного и «оправдывали» его? М. Хансен убедительно и аргументированно показывает, что тогда декрет автоматически вступал в силу и уже не нуждался в санкции экклесии!
Что следует из этого порядка? Отнюдь не то, что, как считает Хансен, гелиея стояла выше экклесии. В описанной ситуации до последней дело вообще не доходило. В действительности же здесь мы наблюдаем, как гелиея выполняет функции экклесии – даже в IV в. до н. э. A fortiori следует полагать, что такое случалось и раньше, причем, очевидно, чаще. Суд присяжных и народное собрание, таким образом, выступали как взаимозаменяемые структуры.
Разумеется, мы не стали бы утверждать, что тождество солоновской гелиеи и экклесии было полным. Помимо специфики функций, имелись определенные расхождения в составе участников. Так, для классической эпохи зафиксирован возрастной ценз для дикастов, составлявший 30 лет. Скорее всего, этот ценз был введен уже Солоном, в самый момент организации суда присяжных[28]. Данным ограничением законодатель придал гелиее ряд отличительных черт по сравнению с экклесией. Первая оказывалась меньшей по количеству членов, чем первая, и, судя по всему, даже значительно меньшей, если учитывать весьма значительный удельный вес молодых возрастов в демографической структуре античного общества. К тому же из всей совокупности граждан в гелиее заседали только более или менее умудренные опытом и потому лучше приспособленные к исполнению властных функций[29]. Уже в силу этого дикастерии обладали необходимым авторитетом, который со временем позволил им стать в известной степени контрольной инстанцией по отношении к экклесии, неким прототипом «конституционного суда» (процессы типа вышеупомянутой grafh; paranovmwn и близкой к ней grafh; novmon mh; ejpithvdeion qei`nai)[30].
Бóльшая ответственность гелиаста по сравнению с обычным членом экклесии обеспечивалась, кроме возрастного ценза, еще несколькими факторами: присягой, ежегодно приносимой судьями на холме Ардетт[31], выдававшимися им пинакиями – именными бронзовыми табличками, имевшими характер официального документа[32], заработной платой, которую дикасты начали получать значительно раньше, чем участники народного собрания, процедурой тайного голосования, принятой в дикастериях[33].
Можно отметить еще и тот нюанс, что гелиея практически всегда делилась на коллегии и лишь в исключительно редких случаях заседала в полном составе; экклесия же, напротив, во всех случаях собиралась toto corpore и никаких отдельно функционировавших коллегий не имела. Впрочем, так обстояло дело в классическую эпоху. Была ли ситуация в солоновских Афинах аналогичной или принципиально иной – судить трудно ввиду чрезвычайной скудости свидетельств для столь раннего времени. По некоторым косвенным данным можно заключить, что тогдашняя практика все же разнилась от классической. С одной стороны, вполне резонно предположить, что раздробление некогда единой гелиеи на дикастерии – явление позднейшее, связанное с возрастанием объема ее полномочий и количества подсудных ей дел после реформ Эфиальта – Перикла в середине V в. до н. э. С другой стороны, в общем-то, ни из чего не следует, что ранняя экклесия функционировала только toto corpore[34]. При нынешнем состоянии источниковой базы вопрос приходится оставить открытым.
В неразрывной связи с учреждением гелиеи стоит введение Солоном нового типа иска и процесса – grafhv, иска публичного, противостоящего иску частному (divkh)[35]. Это было осуществлено путем отмечавшегося нами выше разрешения всякому желающему гражданину возбуждать судебное дело по вопросам, лично его не касающимся. Ранее истцом мог выступать только сам потерпевший либо кто-то из его близких родственников.
Во введении grafhv часто видят меру демократического характера. Однако, на наш взгляд, демократический аспект деятельности Солона не следует преувеличивать. Ведь это значило бы прибегать к телеологической трактовке событий. Сам великий афинский законодатель не имел еще о демократии никакого понятия (и слова-то такого тогда не существовало). В работах последнего времени все чаще (и вполне обоснованно) подчеркивается[36], что Солон по своим воззрениям был отнюдь не «демократом», а, напротив, убежденным аристократом, что он являлся членом элиты, позиционировал себя именно в качестве такового и был озабочен в первую очередь проблемами элиты[37].
Солоновская эпоха была временем острой межаристократической борьбы. В этой борьбе каждый из соперничающих знатных родов старался любыми возможными средствами рекрутировать себе как можно большее число сторонников из среды рядовых граждан, создать некий слой «клиентелы» (если опять воспользоваться здесь вполне уместной римской аналогией)[38], на которую можно было бы опираться. На наш взгляд, именно в этом контексте наиболее уместно трактовать то новшество в судебной системе, о котором сейчас идет речь.
Понятно, что с введением grafhv отнюдь не бедняки – крестьяне и ремесленники – устремились вступаться друг за друга, подавая иски в чужую защиту. У этих людей хватало собственных проблем. Политическая сознательность демоса на рубеже VII–VI вв. до н. э. была еще крайне невысокой, самостоятельную общественную силу он собой не представлял. Рядовым гражданам предстояло еще долго набираться опыта, участвуя в качестве рядовых членов в борьбе аристократов.
А воспользовались появившейся возможностью grafhv в первую очередь именно эти аристократы. Надежным способом приобретения «клиентов», лично обязанных людей стала отныне для евпатридов защита их в суде. Бедняк, облагодетельствованный подобным образом, не имел иной возможности расплатиться за благодеяние, кроме как вступить в «группу поддержки» своего покровителя. Таким же способом, кстати, можно было переманивать к себе и чужих «клиентов» (например, гектеморов[39]). По меткому замечанию одного исследователя[40], в агональном обществе, каким было древнегреческое, право служит не столько средством улаживания конфликтов, сколько способом их выражения.
К сожалению, в источниках практически нет сведений о функционировании и эволюции гелиеи на хронологическом промежутке между введением ее Солоном и классической эпохой. В V в. до н. э., для которого данных об этом институте становится уже достаточно для репрезентативного системного анализа[41], гелиея предстает уже полностью сформировавшейся, делящейся на коллегии, обладающей вполне разработанными процедурами. Тем не менее изучение этого этапа ее развития тоже сопряжено с отдельными спорными вопросами, на которых нам и хотелось бы остановиться.
Прочно
закрепилось
в историографии,
стало
фактически
хрестоматийным,
вошло во все
справочники
и учебники
мнение,
согласно
которому
гелиея
состояла из 6000
граждан,
избираемых
ежегодно с
помощью жребия.
Однако
насколько
обосновано
такое мнение?
Оно
базируется,
по сути дела,
на трех античных
свидетельствах
(Aristoph. Vesp. 661–662; Andoc. I. 17; Arist. Ath. pol. 24. 3),
которые
поэтому и
надлежит
внимательно рассмотреть.
Аристофан
в указанном
месте,
разбирая устами
персонажа
Бделиклеона
доходы и
расходы
афинского
государства,
говорит, в
частности: ajpo; touvtou nu;n katavqe" misqo;n
toi`si dikastai`" ejniautou`, e}x ciliavsin, kou[pw pleivou" ejn th`/ cwvra/ katevnasqen
– «Теперь
отними от
этого
ежегодную
плату дикастам,
шести
тысячам, а
больше в
стране не
живет[42]».
Как
показывает
выражение ou[pw pleivou",
здесь вряд ли
можно
говорить о
сколько-нибудь
точной цифре,
она явно
приблизительна
и не менее
условна,
нежели,
скажем, 30
тысяч афинян
в народном
собрании у
Геродота (V. 97) и
Платона (Axioch. 369a)[43]
или 30 тысяч
посетителей
театра у того
же Платона (Symp. 175e). То же
самое
следует
сказать и по
поводу заявления
Андокида,
согласно
которому его
отец
«судился
перед шестью
тысячами
афинян» (hjgwnivsato
ejn eJxakiscilivoi" ÆAqhnaivwn). Эти слова
следует
трактовать
если не как обычное
в ораторской
прозе
риторическое
преувеличение,
то, во всяком
случае, в том
смысле, что
отец Андокида
просто
судился в
одной из
коллегий
гелиеи;
каждая из
этих
коллегий,
независимо
от
конкретного
числа
входивших в
нее дикастов,
являлась в
глазах
афинян
полноправным
воплощением
целого.
Подобного
рода круглым
цифрам,
особенно
когда они
встречаются
в
литературном
памятнике, а
не собственно
историческом
труде, не
стоит
придавать чрезмерного
значения.
Бесспорно,
несравненно
большее
доверие может
вызвать
Аристотель,
который,
рассказывая
о положении в
Афинах в V в. до н. э.,
говорит
мимоходом,
что «было
шесть тысяч
судей» (dikastai;
me;n ga;r h\san eJxakiscivlioi). Однако – и
это не может
не поразить –
в подробнейшем
изложении
современной
ему афинской
судебной
практики (в заключительной
части
трактата о
государственном
устройстве
афинян)
Стагирит ни словом,
ни
полусловом
не упоминает
ни об этих
пресловутых
шести
тысячах, ни о
несколько
поспешно
постулируемой
исследователями
их ежегодной
жеребьевке.
Система
оказывается
совершенно
иной: каждый
желающий из
числа граждан,
достигших
тридцатилетнего
возраста, мог,
раз в год
принеся
присягу
судьи на
холме Ардетт,
после этого
приходить в
присутственные
дни к зданиям
дикастериев,
участвовать
в жеребьевке
(точнее, в
ряде
последовательных
жеребьевок)
и,
соответственно,
получать или
не получать
право судить
тот или иной конкретный
процесс,
войдя в
состав одной
из коллегий
гелиеи (Arist. Ath. pol. 63 sqq.)[44].
Расхождение
настолько
серьезно, что
высказывалось
даже
предположение,
согласно которому
между V и IV
вв. до н. э.
произошли
изменения в
принципе комплектования
гелиеи и
ежегодное
обновление
состава
судей вышло
из
употребления[45].
Однако если
такого рода
перемена –
довольно-таки
радикальная
– имела
место, то
почему же
Аристотель,
скрупулезно
сообщающий
на
протяжении
«Афинской политии»
обо всех
конституционных
новшествах и
преобразованиях
и даже
подсчитывающий
их, ничего о
ней не
говорит?
На
наш же
взгляд,
ежегодное
избрание 6000
судей с
помощью
жребия – не
более чем
историографическая
фикция.
Кстати,
довольно
сложно
представить
себе, каким
образом
столь
широкомасштабная,
даже
грандиозная
жеребьевка
могла бы проходить,
сколько
времени она
занимала бы в
таком случае
и т. п.
Исследование
так называемых
пинакиев –
именных
табличек,
вручавшимся судьям[46],
– только
подтверждает
этот наш
вывод. Если
судья
находился в
должности в
течение года,
то резонно
предположить,
что по
истечении
срока он
обязан был во
избежание
недоразумений
сдать свой
пинакий.
Однако же эти
бронзовые
таблички
явно несут на
себе следы
многолетнего
использования,
и, что самое
главное,
многие из них
найдены в
могилах. Либо
нужно
предположить,
что
должность дикаста
была
настолько
стрессовой,
что они, как
правило,
умирали, не
дожив до
окончания
годичного
срока
пребывания в
ней (а это
выглядит
достаточно
странно),
либо напрашивается
другой,
несравненно
более вероятный
вывод:
пинакий
выдавался не
на год, а раз и
навсегда, и,
попав в
списки судей,
афинский
гражданин
вплоть до
своей смерти
уже не имел
необходимости
новых
переизбраний
– путем ли
жеребьевки
или
каким-нибудь
иным способом.
Что же
касается
числа в 6000
дикастов, упоминаемого
Аристотелем
для V
в. до н. э., то,
как можно
предположить
с немалой
долей
уверенности,
философ взял
это число из
тех же
аристофановских
«Ос»,
некритически
восприняв
приблизительную
и условную цифру
как точную и
имеющую
институциональный
характер.
Мы
ни в коей
мере не хотим
отрицать, что
в целом число
членов
гелиеи в
классическую
эпоху
составляло
около 6000 (выше
уже
говорилось,
что их должно
было быть
значительно
меньше, чем
участников
народного собрания[47]).
Но вряд ли в
каком бы то
ни было
законе или ином
нормативном
акте это было
официально зафиксировано.
Ограничение
численности судей
той или иной
конкретной
цифрой окажется
особенно
далеким от
принципов
афинской
демократии,
если мы
вспомним, что
гелиея и
экклесия, по
сути, были
двумя
«ипостасями»
одного
феномена.
Следовательно,
обозначить
конкретное
количество
присяжных –
практически
то же самое,
что
обозначить конкретное
количество
граждан в
экклесии. А
подобного
рода меры
были
характерны
отнюдь не для
демократии, а
для
олигархии[48].
Нам
приходилось
и раньше
обращаться к
только что
рассмотренному
сюжету[49],
и если мы
сейчас вновь
на нем
останавливаемся,
расширив
аргументацию,
то это только
с той целью,
чтобы в очередной
раз привлечь
внимание к
парадоксу,
когда
кажущееся
абсолютно
устоявшимся
мнение на
деле
является, в
сущности,
мало чем
обоснованным,
да к тому же
вступает в противоречие
с иными
данными.
Наконец,
коснемся
вопроса,
поднятого в
свое время М.
Хансеном:
какой орган
власти был в
Афинах
реально высшим,
суверенным в
эпоху
поздней
классики?
Ранее
сомнений по
этому поводу
ни у кого не
возникало:
предполагалось,
что, кроме народного
собрания, в
демократическом
полисе на
такую роль
претендовать
вроде бы было
некому.
Хансен
оспорил это communis
opinio и
стремился
показать, что
в течение IV в. до н.
э. экклесия
была
ограничена в
своих прерогативах
и уже не
могла
претендовать
на верховную
власть. А
статус этот в
наибольшей
степени
перешел к
дикастериям[50].
Так, после 403 г.
до н. э.
народное
собрание не
принимало больше
законов,
имеющих
общую силу (novmoi), а
только
псефисмы
(постановления
по конкретным
вопросам)[51].
В принятии же
собственно
законов
главную роль
теперь
играла
коллегия
номофетов, рекрутировавшихся
из числа
гелиастов.
Иными
словами,
экклесия утратила
законодательную
власть[52].
Далее, в
середине IV в. до н.
э. народное
собрание
было лишено и
судебных
функций. Если
ранее оно
рассматривало
некоторые
типы важных
судебных
процессов (в
частности,
исангелию[53]),
то теперь и
эта
прерогатива
полностью
переходит к
коллегиям
гелиеи.
С
формальной
точки зрения
датский
антиковед,
может быть, в
чем-то и прав.
Если принимать
во внимание
только букву
закона,
действительно
окажется, что
в
позднеклассический
период
полномочия экклесии
уменьшались,
а полномочия
дикастериев,
напротив,
росли. Однако
вполне правомерной
представляется
и критика
взглядов
Хансена
другими
специалистами[54].
Прежде
всего, не
следует
забывать, что
форма –
формой, а
реальность –
реальностью.
Народное
собрание, как
воплощение
гражданского
коллектива Афин,
в принципе не
была скована
в своих действиях
какими-либо
законами и
постановлениями.
Коль скоро ей
было угодно
чисто добровольно
лишить себя
определенных
функций,
делегировать
их
дикастериям
– она имела на
это полное
право. Но
если бы
экклесия
пожелала отобрать
эти функции у
дикастериев
обратно в
собственное
ведение – то
и в этой
ситуации ему
никто не смог
бы помешать.
А такой вариант
развития
событий был
вполне возможен:
политические
структуры
афинского полиса
и в IV
в. до н. э. не
стояли на
месте, а
подвергались
периодическим
изменениям[55].
Кроме того,
достаточно
припомнить
параллель с
Ареопагом,
который в
начале V в. до н. э.
был облечен
(несомненно,
по решению экклесии)
важными
дополнительными
полномочиями
(ta; ejpivqeta), что
позволяло
ему в течение
некоторого
времени
считаться
едва ли не
высшим
органом власти,
затем, при
Эфиальте,
снова лишен
этих
полномочий, а
во второй
половине IV в. до н.
э. опять
увеличил
свою роль.
Все эти перемены
были вызваны
конкретными
обстоятельствами,
а державный
демос как
был, так и
оставался
превыше
всего.
Кроме
того,
напомним еще
раз, что
гелиея создавалась
Солоном не
как
отдельный,
независимый
орган (о
независимости
судебной власти
античная
политическая
теория и
практика не
имели,
естественно,
никакого
представления),
а как
разновидность
народного
собрания, ориентированная
специально
на
отправление правосудия.
Рудименты
именно
такого понимания
гелиеи
сохранялись
и в эпоху
классики, как
видно из
примера с grafh; paranovmwn,
о котором
выше шла
речь. Дикасты
не
воспринимались
гражданским
коллективом
как магистраты;
кстати,
именно
поэтому они
(и только они), в
отличие от
всех
должностных
лиц, членов Совета
Пятисот и пр.,
не подлежали
ни докимасии,
ни эвтинам
(ср. Aristoph. Vesp. 587).
Это роднило
их с
гражданами,
заседающими
в народном
собрании, и
больше ни с
кем.
Но
коль скоро
экклесия и
гелиея, по
большому
счету,
представляли
собой один и
тот же институт,
только
собирающийся
по разным поводам
и работающий
по разным
процедурам,
то неправомерно
вообще вести
речь об
ограничении
суверенитета
первой и
увеличении
полномочий
второй. Перед
нами – не
передача властных
функций от
одного
органа
другому, а просто
более
рациональное
распределение
этих функций
демосом в
интересах
большей эффективности
их
реализации. IV в. до н.
э. в Афинах в
целом
характеризовался
нарастанием
рационального
подхода к вопросам
государственного
управления
по сравнению
с
предшествующим
столетием. В
частности,
после
потрясений и
переворотов
последних
лет
Пелопоннесской
войны
реставрированная
демократия
выдвинула
лозунг
«власти
закона» и
старалась неукоснительно
придерживаться
обозначенного
курса[56]. На
протяжении
411–401 гг. до н. э.
осуществлялась
общая
ревизия
корпуса
афинских
законодательных
установлений,
складывавшегося
в течение
веков,
начиная со
времен
Драконта и
Солона. После
этого
процедура
принятия новых
законов
значительно
усложнилась;
на пути
разного рода
неоправданного
законотворчества
был
поставлен
целый ряд
препятствий.
Всё было
сделано для
того, чтобы
реформированный
свод законов
оставался в
дальнейшем
как можно
более
стабильным,
незыблемым, в
минимальной
степени
подверженным
каким бы то
ни было
модификациям.
Если
в V в.
до н. э.
афиняне
мыслили в
категориях oJ dh`mo" kuvrio", то в эпоху
поздней
классики –
скорее в
категориях oJ novmo" kuvrio".
Институциональным
проявлением
этой «смены
парадигм» и
явилось
расширение
прерогатив
дикастериев.
Во-первых,
уже по самой
логике
охранять
«власть
закона»
более, чем кому-либо,
пристало
именно
судебной
власти,
каковую
представляла
гелиея.
Во-вторых,
работа
демоса в гелиее,
разбивавшейся
на
сравнительно
небольшие по
размеру
коллегии,
конечно, была
более
упорядоченной
и менее
хаотичной,
чем в
огромной
экклесии,
которая
могла временами
даже
выходить
из-под
контроля
председательствующих.
В-третьих, – и на этом обстоятельстве следует остановиться подробнее, – после Пелопоннесской войны афинский полис был значительно беднее, чем до нее, ввиду распада Архэ и прекращения поступлений фороса. В результате должна была со всей возможной остротой вставать проблема экономии государственных средств. Такой экономии тоже способствовала более частая работа дикастериев, чем экклесии.
В V в. до н. э. созвать народное собрание было дешевле, нежели гелиею. Собственно говоря, экклесия не стоила вообще ничего, поскольку ее участники тогда еще не получали жалованья. А судьям платился их традиционный триобол. В начале IV в. до н. э. ситуация изменилась: была введена плата за посещение народного собрания. Вначале она составляла один обол, но очень скоро ее повысили до двух, а затем до трех оболов (Arist. Ath. pol. 41. 3). А дикасты продолжали получать тот же традиционный триобол! Иными словами, работа коллегий гелиеи, даже если в один день заседало несколько таких коллегий, обходилась полису в меньшую сумму, чем созыв экклесии. При ухудшившемся состоянии финансов это соображение было крайне немаловажно и, надо полагать, тоже повлияло на возрастание интенсивности работы судов присяжных.
В
заключение
подчеркнем,
что,
полемизируя с
точкой
зрения М.
Хансена на
гелиею как на
высший орган
власти в
позднеклассических
Афинах, мы ни
в коей мере
не склонны и
принижать
значение
этого
института.
Гелиея не
стояла выше
экклесии, но
зато после
нее она,
бесспорно,
занимала
второе по
значению
место в
афинском
полисе. Ее
роль – и тут
мы вполне
согласны с
Хансеном[57]
– была
больше, чем
роль любого
другого элемента
демократической
политической
системы, будь
то Совет
Пятисот,
Ареопаг или
любая
магистратура.
(RIASSUNTO)
In
Atene classica la eliea (corte dei giurati) rappresentava uno dei
più importanti istituti del sistema politico e del diritto pubblico.
Nell’articolo si esaminano alcuni punti ancora discussi della storia di
questo organo e si cercano eventuali risposte alle questioni che ne sorgono.
L’istituzione della eliea da parte di Solone si esamina sullo
sfondo del sistema giudiziario che era precedente alla sua legislazione. Nei
limiti di quel sistema la tipologia principale di processo giudiziario fu
quella che si svolgeva presso il magistrato, la cui sentenza era definitiva.
Solone introdusse la eliea in funzione di corte d’appello (cnfr.
la provocatio ad popolum nel diritto
romano). In un primo momento casi di ricorso in appello alla eliea
contro le sentenze dei magistrati sorsero abbastanza raramente, ma dopo lo
stabilirsi della democrazia ateniese la presentazione della sentenza al secondo
esame presso la corte di tali giurati diventò una prassi normale. La
conseguenza fu che il processo presso il magistrato praticamente si estinse,
trasformandosi in un esame preliminare della causa.
Nell’articolo
viene sottolineato in modo speciale il fatto che la eliea fu istituita
da Solone non come un singolo organo, ma come una sorta di “ipostasi”
giudiziaria dell’assemblea popolare, in molte cose identica a
quest’ultima. Le tracce rudimentali di questo rapporto si conservarono
perfino in epoca classica. Si sottolinea, inoltre, il legame esistente tra
l’istituzione della eliea e l’introduzione dell’azione
pubblica, effettuata dallo stesso Solone (grafhv).
In
seguito l’autore tenta di provare che l’opinione tradizionale
sostenuta in dottrina, per cui in epoca classica la eliea sarebbe stata
composta da 6000 giudici eletti a sorteggio ogni anno, non trova solido
appoggio nelle fonti. Infine, l’autore riferisce una serie di argomenti
contro il punto di vista, recentemente proposto da M.Hansen, secondo il quale
nel IV sec.a.C. l’organo supremo del potere ad Atene non sarebbe stato
l’assemblea popolare, ma la eliea.
* Суриков Игорь Евгеньевич – доктор исторических наук, старший научный сотрудник Центра античного истории Института всеобщей истории РАН.
[1] Hansen M. H. The Political Powers of the People’s
Court in Fourth-Century Athens // The Greek City: From Homer to Alexander. Oxf., 1991. P. 215–243. См. также
его же
обобщающую
статью «Афинская
гелиея от
Солона до
Аристотеля»,
написанную в
1982 г., а
впоследствии
вошедшую с
сборник: Hansen M. H. The Athenian
Ecclesia II: A Collection of Articles 1983–1989.
[2] Hansen M. H. How Often did the Athenian Dicasteria Meet? //
GRBS. 1979. V. 20. No. 3. P. 243–246.
[3] Hansen M. H. The Sovereignty of the People’s Court in
[4] Boegehold A. L. et al. The Lawcourts at
[5] В частности: Rhodes P. J. Judicial
Procedures in Fourth-Century
[6] Welwei K.-W. Die Entwicklung des Gerichtswesens im antiken
Athen: Von Solon bis zum Ende des 5. Jahrhunderts v. Chr. // Große
Prozesse im antiken Athen. München, 2000. S. 15–29; Thür G.
Das Gerichtswesen
[7] Вопрос
разобран с
предельной
убедительностью
в работе: Boegehold A. L. et al. The
Lawcourts… P. 3–8.
[8] Правда, в
сохранившихся
произведениях
самого
Солона
упоминаний о
гелиее нет.
Но этому как
раз не
приходится
удивляться:
стихи
афинского
поэта-законодателя
представляют
собой весьма
специфический
источник (ср.: Sealey R. A History of
the Greek City States ca. 700–338 B. C.
[9] Наиболее
полные
сводки
свидетельств
о деятельности
и
законодательстве
Солона см.: Ruschenbusch E. SOLWNOS NOMOI: Die Fragmente des solonischen Gesetzwerkes mit
einer Text- und Überlieferungsgeschichte.
[10] Здесь
отражен характерный
для IV в. до н. э.
взгляд,
согласно
которому
именно Солон
считался
основателем
афинской
демократии. В
настоящее
время
абсолютно
преобладающей
в
историографии
является
точка зрения,
отрицающая
связь Солона
с созданием
демократической
политической
системы и
связывающая
это событие с
именем Клисфена
(например: Fehling D. Die Sieben
Weisen und die frühgriechische Chronologie: Eine
traditionsgeschichtliche Studie.
[11] «Политика» цитируется в переводе С. А. Жебелева.
[12] Мы не можем коснуться здесь непростого вопроса об авторстве «Афинской политии». Нашу принципиальную позицию по этой проблеме см.: Суриков И. Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита // ВДИ. 2004. № 1. С. 6. Прим. 19.
[13] «Афинская полития» цитируется в переводе С. И. Радцига.
[14] В целом о
плутарховой
биографии
Солона см. наиболее
подробно: Piccirilli L. Commento // Plutarco. La vita di Solone / A cura di Manfredini M., Piccirilli L. Roma, 1977.
P. 107–286; Ruschenbusch E. Plutarchs Solonbiographie // ZPE.
1994. 100. S. 351–380.
[15] Солон, как признается ныне в историографии (см., например: Hansen M. H. Die athenische
Demokratie im Zeitalter des Demosthenes: Struktur, Prinzipien und
Selbstverständnis. B., 1995. S. 29; O’Neil J. L. The Origins
and Development of Ancient Greek Democracy. Lanham, 1995. P. 10; Foxhall L.
A View from the Top: Evaluating the Solonian Property Classes // The
Development of the Polis in Archaic
[16] Сочинение Плутарха цитируется в переводе С. И. Соболевского.
[17] Подробнее
см.: Суриков И.
Е.
Законодательство
Драконта в
Афинах и его исторический
контекст // ДП.
2000. № 2 (7). С. 8–18; Он же.
Законы
Драконта как
мнимая
реальность //
Восточная
Европа в
древности и
средневековье:
Мнимые
реальности в
античной и средневековой
историографии.
М., 2002. С.
215–221; Schmitz W. «Drakontische Strafen»: Die
Revision der Gesetze Drakons durch Solon und die Blutrache in Athen // Klio.
2001. Bd. 83. Ht. 1. S. 7–38.
[18] О нем см. важнейшие работы последнего времени: Wallace R. W. The Areopagos
Council, to 307 B. C.
[19] Sealey R. The Athenian Courts for Homicide // ClPh.
1983. V. 78. No. 4. P. 275–296; Boegehold A. L. et al. The
Lawcourts… P. 43–50.
[20] Gagarin M. The Thesmothetai and the Earliest Athenian
Tyranny Law // Transactions of the American Philological Association. 1981. V.
111. P. 71–77.
[21] Ср.:
[22] Маяк И. Л. Римское общество по Законам XII таблиц // Хрестоматия по истории Древнего Рима. М., 1987. С. 35. Прим. 15; Покровский И. А. История римского права. СПб., 1998. С. 85–86.
[23] Подробное изложение соответствующих процедур на русском языке см.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей. Государственные и военные древности. СПб., 1997. С. 225 и след.
[24] Hansen M. H. The Sovereignty… P. 20; Idem.
Demos, Ecclesia and Dicasterion in Classical
[25] Rhodes P. J. Æ Eijsaggeliva in
[26] Латышев В. В.
Указ. соч. С. 230.
[27] Hansen M. H. The Athenian Ecclesia II… P.
271–281.
[28] Welwei K.-W. Op. cit. S. 17.
[29] Продолжая ряд параллелей с римскими институтами, можно припомнить разделение центуриатных комиций на iuniores и seniores.
[30] Hansen M. H. The Sovereignty…; Mossé C.
De l’ostracisme aux procès politiques: le fonctionnement de la vie
politique à Athènes // Istituto universitario orientale (
[31] Об этой
присяге см.: Isocr. XV. 21; Harpocr. s. v.ÆArdhttov". Текст
присяги: Demosth. XXIV. 149–151. К дискуссии об аутентичности приводимого Демосфеном текста см.: Bonner R. J., Smith G. The
Administration of Justice from Homer to Aristotle. V. 2.
[32] Lang M. Pinakia // Boegehold A. L. et al. The
Lawcourts… P. 59–64.
[33] Тайное голосование дикастов было введено около 460 г. до н. э., в период реформ Эфиальта–Перикла: Boegehold A. L. Toward a
Study of Athenian Voting Procedure // Hesperia. 1963. V. 32. No. 4. P.
366–374. В экклесии случаи тайного голосования тоже зафиксированы в источниках (см. сводки данных: Hansen M. H. The Athenian
Ecclesia: A Collection of Articles 1976–1983.
[34] Ср. опять реалии истории Рима, где эта практика так и не утвердилась.
[35] Ranulf S. The Jealousy of the Gods and Criminal Law at
[36] Например: Barceló P. Basileia,
Monarchia, Tyrannis: Untersuchungen zu Entwicklung und Beurteilung von
Alleinherrschaft im vorhellenistischen Griechenland.
[37] См. к этому
парадоксальное,
но имеющие
основание
суждение В.
Эдера,
согласно
которому архаическое
законодательство
в целом было
не
результатом
борьбы
демоса за
свои права,
как часто
считают, а
наоборот,
реакцией
аристократии
на ухудшение
ее положения,
консервативной,
а не
революционной
мерой: Eder W. The Political
Significance of the Codification of Law in Archaic Societies: An
Unconventional Hypothesis // Social Struggles in Archaic
[38] Многие антиковеды
считают
понятие
клиентелы вполне
приложимым к
афинскому
обществу архаической
эпохи: Daverio Rocchi G. Politica di
famiglia e politica di tribù nella polis ateniese (V secolo) // Acme. 1971. V. 24.
Fasc. 1. P. 13–44; Bicknell P. J. Studies in Athenian Politics and
Genealogy.
[39] Из литературы о гектеморах см.: Cassola F. Solone, la
terra, e gli ectemori // Parola del passato. 1964. 94. P. 26–68; Fritz
K. von. Schriften zur griechischen und römischen Verfassungsgeschichte
und Verfassungstheorie. B., 1976. S. 110 ff.; Sakellariou M. Les
hectémores // Terre et paysans dépendants dans les
sociétés antiques. P., 1979. P. 99–113;
[40] Cohen D. Demosthenes’ Against Meidias and Athenian Litigation // Symposion 1990. Vorträge zur griechischen und hellenistischen Rechtsgeschichte. Köln, 1991. S. 155.
[41] Очень важны, в частности, свидетельства Аристофана в комедии «Осы».
[42] Редкая форма katevnasqen – 3 Pl. aoristi indicativi passivi от katanaivw (LSJ s. v.).
[43] Об условности этих цифр см.: Hansen M. H. Demography
and Democracy Once Again // ZPE. 1988. Bd. 75. S. 191.
[44] Подробнее
для
различных
периодов
классической
эпохи см.: Boegehold A. L. Three Court
Days // Symposion 1990. Vorträge zur griechischen und
hellenistischen Rechtsgeschichte. Köln, 1991. S. 165–182.
[45] Например: Staveley E. S. Greek and
Roman Voting and Elections.
[46] Lang M. Op. cit.
[47] Хотя, впрочем, и на рядовом народном собрании, если оно не рассматривало каких-то чрезвычайно важных вопросов, присутствовали, как правило, около 6000 граждан. Перед нами – еще одно свидетельство принципиального тождества экклесии и гелиеи. Ничем иным, кстати говоря, не объяснить и огромные размеры афинского суда присяжных: рациональные соображения не дают достаточно убедительной мотивации.
[48] Не случайно олигархические режимы, приходившие к власти в Афинах в течение Пелопоннесской войны, именно это и делали. Правительство Четырехсот ограничило число граждан – участников экклесии пятью тысячами, а Тридцать тиранов – тремя тысячами.
[49] В частности: Суриков И. Е. Закон Клисфена об остракизме: к реконструкции некоторых формулировок // ДП. 2000. № 1 (6). С. 20 и след.
[50] Hansen M. H. The Athenian Assembly… P. 94–124.
[51] О различии между законом и псефисмой см.: Quass F. Nomos und
Psephisma: Untersuchung zum griechischen Staatsrecht. München, 1971; Hansen
M. H. Nomos and Psephisma in Fourth-Century
[52] Hansen M. H. Did the Athenian Ecclesia Legislate after
403/2 B. C.? // GRBS. 1979. V. 20. No. 1. P. 27–53; Idem. Athenian
Nomothesia in the Fourth Century B. C. and Demosthenes’ Speech against
Leptines // Classica et mediaevalia. 1980. V. 32. P. 87–104; Idem.
Athenian Nomothesia // GRBS. 1985. V. 26. No. 4. P. 345–371.
[53] Об исангелии см.: Hansen M. H.
Eisangelia…;
[54] Например: Rhodes P. J. Judicial
Procedures…; Thür G. Die athenischen Geschworenengerichte…
[55] Errington R. M. ÆEkklhsiva
kuriva in
[56] См. об этом процессе: Harrison A. R. W.
Law-making at
[57] Hansen M. H. The Political Powers… P. 227 ff.