1.– E’ un
freddo giorno di fine febbraio. Nei corridoi di Palazzo Melzi, sede della
Facoltà di Giurisprudenza della SUN, si accalcano gli studenti per gli ultimi
esami della sessione invernale. Sono passati quasi sei mesi dalla scomparsa di
Gennaro Franciosi. Anche l’aula Magna, che gli è stata dedicata,
è piena di studenti, forse sono matricole, forse non l’hanno
conosciuto se non nel nome inciso su questa targa di ottone e
nell’affetto dei cari e dei suoi amici.
Dalle finestre, si
intravedono le impalcature dei lavori di restauro, e la grande gru che da mesi
caratterizza il panorama della nostra sede. Di questi lavori, tanto voluti e
inseguiti con volontà d’acciaio da Gennaro Franciosi, si
cominciano finalmente a vedere i risultati. Non riesco a non guardarli come se
dovessi osservare anche per chi non c’è più, aprendo un
immaginario dialogo su un particolare estetico o un’aspetto funzionale.
Dopo tanti sacrifici, dopo tante lotte contro mille difficoltà,
burocratiche e non, avrebbe voluto consegnare una sede prestigiosa ai suoi
colleghi, al suo Consiglio di Facoltà, e anche per questo aveva
intrapreso la fatica di un terzo mandato come Preside. Ma è un destino
di molti grandi gettare le basi di un lavoro che altri dovranno terminare per
poi raccoglierne i frutti.
Gennaro Franciosi
è stato uno studioso di grande spessore. Voci molto più
autorevoli della mia ne hanno sottolineato il peso scientifico, e il tempo
sarà sicuro giudice del segno che le sue ricerche lasceranno negli studi
romanistici. Ma egli è stato anche una persona di rare qualità,
una personalità complessa e forte, e, per molti di coloro che lo hanno
veramente conosciuto, una testimonianza di idee rigorose, coerenti, vissute e
se necessario pagate in prima persona. Il tempo affida alla storia e alla
memoria solo il prodotto del pensiero di uno studioso, ma questo prodotto
tuttavia è più pienamente comprensibile alla luce della
personalità, della passione del suo autore. Può vivere di vita
autonoma, ma qualcosa viene irrimediabilmente perduto. E nell’opera di
Gennaro Franciosi, nella scelta dei temi, nella lucida irruenza delle sue
convinzioni, nelle metodologie di lavoro, enormemente hanno pesato il
temperamento dell’uomo, le sue idee, il suo impegno sociale e politico,
il senso delle istituzioni, la sua dedizione all’insegnamento. Sono
questi aspetti meno noti che vorrei ricordare, almeno per quel pezzo di strada
che ho avuto il privilegio di percorrere al suo fianco, aspetti che vorrei che
non fossero dimenticati.
2. – Passione
politica e passione per la verità. Franciosi era stato magistrato, e
tale è rimasto interiormente per tutta la vita, partecipando vivamente
al dibattito sulla giustizia, e schierandosi sempre in difesa
dell’autonomia e indipendenza della magistratura. La toga del docente e
quella del giudice si confondevano in un unico abitus mentale, quello del
rigore morale, della capacità di comprendere la realtà nelle sue
mille pieghe, anche quelle decadenti ed infette, perché solo conoscendo
e comprendendo la realtà anche nel suo divenire storico, si può
fare poi un passo indietro e distaccarsi quanto basta a cercate una soluzione
equa, un rimedio, un giudizio di valore, e scegliere ogni giorno di nuovo la
via ritenuta più corretta, anche se non è la più semplice.
Come Preside, come
docente e come uomo, Gennaro Franciosi non è mai stato «super
partes» nel senso di distante e asettico: al contrario, è stato
appassionato sostenitore delle sue idee, fossero politiche, filosofiche o
morali. Non si è mai nascosto dietro una apparente neutralità.
Non ha avuto paura di assumere posizioni impopolari nell’uditorio. In
tutti i Convegni ai quali ha partecipato, anche quando portava semplicemente il
suo saluto, è sempre sceso nella sostanza del tema, con valutazioni
scientifiche ma spesso anche politiche, con interventi a volte scomodi ma
sempre inattaccabili sul piano del rigore e della correttezza. Nessuno poteva
avere dubbi sulle idee di quel Preside così atipico. Erano le idee di un
uomo decisamente di sinistra, ma non di partito, spesso in polemica con
l’operato di quello stesso schieramento cui pure non nascondeva di
appartenere. Non è mai stato imparziale, ma non è mai stato
fazioso. E meno che mai ha permesso che le sue idee fossero di ostacolo alla
libera espressione di opinioni diverse. Meno che mai ha permesso che fosse
compressa la libertà di pensiero altrui. Non ha mai usato le idee come
arma di difesa o offesa, né dentro né fuori dell’Accademia.
Ha guidato con mano ferma
Credeva nel territorio di
Terra di Lavoro, un territorio difficile, oberato dal peso di gravi problemi economici
e sociali, e dalla gravissima piaga della delinquenza organizzata. In nome
della diffusione della cultura della legalità, è stato presente
ovunque fosse possibile spendere le proprie capacità per un riscatto
culturale e morale, come dimostrato dal suo impegno a favore delle iniziative
dell’Università della legalità, operante nei territori a
più alta densità malavitosa. A questo territorio aveva deciso di
dedicare una parte significativa della sua vita, scegliendo di impegnarsi per
la nascita e lo sviluppo della Seconda Università di Napoli, convinto
come era della funzione centrale della cultura e della formazione universitaria
nel rilancio del territorio.
3. Questa terra, non la
sua di origine, gli apparteneva tuttavia come una seconda madre. Era
l’ager Campanus, una terra dalle radici antiche, più antiche della
stessa Roma. Pur non essendo entusiasta dello smembramento delle Facoltà
in diversi centri urbani, era orgoglioso di aver determinato
l’insediamento della Facoltà di Giurisprudenza in Santa Maria
Capua Vetere, non solo per la presenza di un tribunale storico, ma anche e
soprattutto perché da storico del diritto poteva operare ed insegnare
nella antica Capua,
L’Università,
per Gennaro Franciosi, era la ricerca, ma erano anche e soprattutto i
«suoi» studenti. Persino nei momenti di crisi, cui le persone di
spiccata sensibilità raramente sfuggono, non si era mai sottratto
all’insegnamento, anzi, aveva trovato nel contatto con gli allievi lo
stimolo, l’impulso reattivo positivo per riprendere entusiasmo. Le sue
lezioni erano sempre problematiche, più che offrire soluzioni tendeva a
sollevare interrogativi. Durante i suoi corsi di Diritto romano,
nell’ateneo federiciano, accadeva talora, ascoltando una lezione, di
sentirgli fare una messa a punto di idee formulate precedentemente in chiave
diversa. Provocato da qualche domanda incuriosita sui processi mentali che
l’avevano spinto a modificare la propria posizione, confessava
candidamente che era tutto merito dei suoi studenti. Se non era stato
abbastanza convincente, voleva dire che qualche passaggio del ragionamento era
incerto, che doveva perciò porsi altre domande e trovare risposte
plausibili.
Talvolta, soprattutto
quando era passato dall’insegnamento del Diritto Romano
nell’Università di Napoli a quello delle Istituzioni di diritto
romano nel Secondo Ateneo, mi capitava di rimproverargli di «volare
troppo alto» rispetto alla preparazione di base dei suoi ascoltatori. Mi
rispondeva scherzando che per rimediare a qualche eccesso contava sul mio
lavoro certosino, e che il suo dovere era stimolare al massimo il senso
critico. Per questo dedicava un’ampia parte del corso alla parte storica:
voleva che i suoi studenti si rendessero conto fino in fondo della misura di
quanto le norme giuridiche possano essere figlie del loro tempo; voleva che
ognuno di loro, proprio ognuno di quei circa seicento, settecento studenti che
lo ascoltavano, imparassero a leggere ed interpretare, magari discutere e
contestare una norma, non semplicemente ricordarla ed applicarla. Aveva
ragione. Gli studenti erano affascinati dalle sue lezioni; chi le ha ascoltate,
ne serba un ricordo vivissimo.
5. – Il rispetto
per l’interlocutore ha sempre caratterizzato – al di là
della forma più familiare dei rapporti con i suoi allievi – anche
il suo modo di lavorare in gruppo. Quando cominciai a frequentare, dopo la
laurea, il suo gruppo di lavoro all’Istituto di diritto romano della
Federico II, ero sconcertata dal rapporto quasi cameratesco che aveva con i
suoi allievi. Forse ero anche intimamente convinta che si trattasse di un
atteggiamento più esteriore che di sostanza, dato l’evidente
divario di conoscenza ed esperienza che ci separava. Mi sbagliavo. Le nostre
opinioni, le nostre critiche, persino i nostri errori gli interessavano davvero,
da tutti riteneva di poter trarre occasione di riflessione. E queste sue
«riflessioni ad alta voce» sono state, nel corso degli anni,
lezioni altrettanto profonde di altre impartite in modo più accademico.
E tutte, le une e le
altre, ci segnavano con una costante metodologica: il richiamo al testo, alla
fonte, da leggere e studiare con occhi vergini, anche dopo aver solcato i
marosi della dottrina.
Quante schedature, quanto
lavoro «artigianale», quanto lavoro oscuro dietro le ricerche sulle
gentes! Quelle schede ancora gelosamente conservate, non come museo di un
recente passato, ma come patrimonio e base di sviluppo di tanti progetti da
realizzare. E quanto rimpianto, oggi, per le mille domande non fatte, per quel
senso talora di pudore ad attingere ad una cultura enormemente più ampia
della nostra. Perché Franciosi era un uomo profondamente colto, ben
oltre l’ambito del suo settore disciplinare, o comunque della scienza del
diritto.
Era difficile trovare un
argomento sul quale non fosse in grado di interagire anche con esperti di settore.
La sua curiosità intellettuale, unita ad una memoria prodigiosa, gli
consentiva di assorbire con grande facilità conoscenze ed informazioni.
La sua lucida razionalità gli consentiva di elaborarle in sistema.
La memoria. Era una delle
sue innocenti vanità, quella di provocarci ogni tanto con le sfide
più improbabili, nelle quali era sicuro e indiscusso vincitore. Non vi
era modo di prevederne l’argomento, per poter magari barare e riuscire
per una volta a spuntarla. Potevano essere le categorie di invertebrati, o la
scala di durezza dei minerali, o le ossa del corpo umano elencate
ordinatamente, o la squadra giovanile del Torino dopo la tragedia di Superga, o
brani del Vangelo o della Bibbia, che da laico conosceva meglio di noi tutti
insieme. Qualsiasi cosa avesse studiato, anche negli anni giovanili, era rimasta
indelebilmente impressa nella sua memoria. Persino nei momenti buoni degli
ultimi giorni provava a volte a fare questo gioco, ma stavolta la sfida era a
se stesso.
Franciosi era un uomo
colto, ma – al di là degli innocenti scherzi tra amici e compagni
di lavoro – non ostentava mai la sua cultura. Rifuggiva dalle citazioni
di maniera, dagli orpelli culturali di cui tanti amano fare sfoggio. Aveva la
capacità straordinaria di relazionarsi con la stessa immediatezza agli
uomini di cultura e alle persone più semplici, e spesso erano proprio
queste ultime a saperne cogliere l’affetto.
6. – Eppure, non
aveva sempre un carattere facile. La sua moderazione era il frutto
dell’intelligenza, più che del temperamento. Come frutto
dell’intelligenza era la grande ironia che costituiva come una trama
nascosta delle sue giornate, e lo aiutava spesso a smorzare i momenti di
collera o di delusione. Anche quell’ironia affiorava a volte in maniera
imprevedibile ed inaspettata. Come quando, nel bel mezzo di una seduta di esami,
o di un convegno scientifico, inviava un messaggio scritto, con
l’espressione di chi debba sottoporre un problema urgentissimo, e il
destinatario doveva leggerlo due volte per scoprire, interpretata la grafia
quasi illeggibile, che si trattava magari di una satira ispirata inopinatamente
dall’esaminato o dal relatore! Accanto all’ironia, lo accompagnava
sempre anche un velo di malinconia, che a volte proiettava un’ombra
spesso letta come distacco, come allontanamento. Ma per gli amici, per le
persone care, Franciosi c’era sempre. Con loro, nei momenti di maggiore
tensione, poteva essere talora collerico, e persino ingiusto. Ma aveva la
virtù degli uomini di cuore: sapeva chiedere scusa, mettendo da parte
l’orgoglio che il ruolo e il prestigio in altri avrebbero legittimato.
E poi la malattia. Tre
anni durissimi. E l’inizio del cammino più intimo e personale,
dell’approfondimento del dialogo interiore, della semplificazione e
sublimazione degli affetti. Uno spazio che il pudore non consente di
condividere. E tuttavia, da questo luogo interiore, Gennaro Franciosi ha
continuato ad esserci Maestro, ad esser più che mai quello che un vero
Maestro deve essere: un testimone dei suoi insegnamenti.
Ha vissuto questa
esperienza speciale da protagonista, non permettendo a nessuno di interporsi
tra sé e il suo avversario, e decidendo sempre in prima persona i tempi
e i luoghi delle sue battaglie. Ha combattuto la sua guerra prevedendone gli
sviluppi, con la consapevolezza che comunque combattere è più importante
che vincere. E ha ingaggiato una guerra partigiana, fatta di scontri e ritirate
calati nella ricerca ostinata della normalità della vita quotidiana. Non
nascondeva a nessuno la sua malattia, ma ne celava con estremo pudore gli
effetti a volte devastanti.
Solo dal suo chiedere a
se stesso e ai suoi allievi sempre di più, solo
nell’intensificarsi delle sue iniziative e dei suoi impegni si poteva
cogliere il senso dell’urgenza, la voglia di spendere quell’immensa
carica di vitalità che sentiva di possedere. Le ricerche sull’ager
Campanus,
Anche questo, e tanto altro è stato Gennaro Franciosi. Vivere e lavorare accanto a Lui non è sempre stato facile per i suoi allievi e i suoi cari. Non è stato facile, ma è stato bellissimo. Grazie, Gennaro, ci mancherai sempre, ma sempre ci sarai. Ed ora che la tempesta si è placata, pur con le vele lacere, capitano mio capitano, la nave proverà a raggiungere un porto. E se anche non sarà la meta originariamente fissata al viaggio, so che capirai, perché tutti noi sapevamo che il senso del viaggio è anche l’andare.
1.– Холодный
день в конце
февраля. В
коридорах
Палаццо
Мельци,
здания
юридического
факультета II
Университета
Неаполя,
толпятся
студенты, пришедшие
на последние
экзамены
зимней сессии.
Почти шесть
месяцев
прошло со дня
смерти
Дженнаро
Франчози.
Актовый зал,
которому
было
присвоено его
имя, тоже
полон
студентов,
наверное, это
первокурсники,
возможно, они
знали его только
по имени, по
этой
латунной
табличке и по
отзывам его
близких и
друзей.
Из окон
видны
строительные
леса и
большой кран,
который вот
уже
несколько месяцев
привычно
украшает вид
из факультетских
окон. Это,
наконец, то
строительство,
которого так
добивался и
на котором
так настаивал
Дженнаро
Франчози. Я
все время
наблюдаю за
ходом
строительства,
как будто
тот, кого уже
нет, поручил
мне вести
наблюдение и
как будто я
готовлю
воображаемый
отчет о внешнем
виде и
удобстве
будущего
здания. После
стольких усилий,
после
преодоления
множества
бюрократических
и прочих
трудностей
он так хотел
оставить
своим
коллегам,
своему Ученому
совету
достойное
помещение, и
в том числе
поэтому он
согласился
на третий срок
руководства
факультетом.
Такова участь
великих –
часто они
закладывают
основу дела,
завершить
которое и
пожать его
плоды предстоит
другим.
Дженнаро
Франчози был
многогранным
ученым.
Гораздо
более
авторитетные
голоса, чем
мой,
подчеркивали
его научный
вес, и время
будет
надежным
судьей того
вклада,
который его
исследования
оставили в
романистике.
Но он был
также
человеком
редких качеств,
сложной и
сильной
личностью, и
для многих из
тех, кто знал
его
по-настоящему
– носителем
четких,
последовательных
идей, им
самим
сформулированных
и разработанных.
Время
оставляет в
истории и в
памяти только
мысль
ученого, но
понять ее
полностью можно
лишь в свете
личности и
страстной увлеченности
ее автора.
Эта мысль
может жить самостоятельно,
но что-то
оказывается
безвозвратно
потерянным. И
в работах
Дженнаро Франчози,
в выборе тем,
в ясных и
порывистых убеждениях,
в методах
работы, имели
огромное
значение его
личный
темперамент,
его идеи, его
социальный и
политический
выбор, общественное
самосознание,
его
увлеченность
преподаванием.
Я хотела бы
вспомнить
именно эти,
менее
известные
стороны, по
крайней мере,
в отношении
того пути,
который мне
довелось
пройти рядом
с ним, те
стороны,
которые мне
хотелось бы
сохранить в
памяти.
2. – Политический
выбор и
служение
истине. Франчози
был судьей, и
оставался им
всю жизнь, живо
участвуя в
споре о
юстиции и
становясь
всегда на
защиту
автономии и
независимости
судебной
власти. Тога
преподавателя
и тога судьи
сливались в
едином abitus mentale, что
означало
высокую
нравственность,
способность
воспринимать
действительность
во всем
многообразии
ее
проявлений,
включая
отталкивающие
и
болезненные,
ибо только
познавая и
воспринимая
действительность
в ее
историческом
становлении,
можно отступить
и достаточно
отстраниться
от нее, дабы
найти правильное
решение,
найти
средство,
найти точное
определение
и каждый день
заново выбирать
самый прямой
путь, даже
если он и не
прост.
Как декан,
как
преподаватель
и как человек
Дженнаро
Франчози
никогда не
был «super partes», то
есть
высокомерным
и холодным.
Напротив, он
был
страстным
защитником
своих идей, будь
то идеи
политические,
философские
или
моральные. Он
никогда не
прятался за
внешним
нейтралитетом.
Он не боялся
занимать позицию,
непопулярную
в аудитории.
На всех
конференциях,
в которых он
участвовал,
даже когда он
выступал с
простым
приветствием,
он всегда
входил в суть
темы и давал научные,
а часто и
политические
оценки в своих
выступлениях
иногда
неудобных, но
всегда
безупречных
с точки
зрения
четкости и корректности.
Ни у кого не
могло быть
сомнений
относительно
идей этого
столь
нетипичного
декана. Это
были идеи
человека
твердых левых
убеждений, но
не
входившего в
какую-либо
партию, он
часто
полемизировал
с действиями
левых партий,
хотя он не
скрывал своего
выбора. Он
никогда не
был
беспристрастным,
но никогда не
был и
одержимым.
Тем более он не
допускал,
чтобы его
идеи
препятствовали
свободному
выражению
других
мнений. Тем более
он не
допускал
подавления
свободы чужих
мыслей. Он
никогда не
использовал
идеи как
орудие
защиты или
нападения, ни
внутри, ни
вне ученого
сообщества.
Он твердой
рукой
управлял
факультетом,
всегда
внимательно
выслушивая
различные мнения,
но никогда не
снимая с себя
ответственности
за решение.
Дверь его
кабинета была
всегда
открыта для
коллег,
студентов,
всего
персонала,
для представителей
местных
учреждений,
для всякого,
кто
представлял
ему проект,
проблему или
просто хотел
попросить у
него совета.
Он не жалел
ни сил, ни
времени для
решения социальных
и
политических
проблем ни
вне, ни в
стенах
Университета.
Он верил в
возможности
региона
Терра ди Лаворо,
сложного
региона,
обремененного
тяжелыми
экономическими
и
социальными
проблемами и
организованной
преступностью.
Во имя
распространения
правовой
культуры он
присутствовал
везде, где
было
возможно
применить
его
способности
для культурного
и морального
прогресса,
как показывает
его
содействие
инициативам
Юридического
университета,
действующего
в регионах с
высоким
уровнем
преступности.
Этому
региону он
решил
посвятить
значительную
часть своей
жизни,
участвуя в
организации
и развитии II
университета
Неаполя, так
как был
убежден в
важнейшей
роли
культуры и
университетского
образования
в подъеме
региона.
3. Эта земля,
хотя и не
была его
родиной, тем
не менее,
была для него
как вторая
мать. Это был ager
Campanus, земля с
древними
корнями,
более древними,
чем у самого
Рима. Хотя он
не был сторонником
разделения
факультетов
по разным городским
центрам, он
был горд тем,
что определил
место
юридического
факультета в
Санта Мария
Капуя Ветере,
не только
из-за
нахождения
там
исторического
суда, но,
прежде всего,
потому что
это позволяло
ему как
историку
права
работать и
преподавать
в древней
Капуе,
этрусской,
затем самнитской
и, наконец,
римской. И
между строк его
трудов легко
можно
прочесть, что
Франчози как
человек
«болел»
больше за
этрусков и
самнитов, чем
за римлян.
Посредством
изучения ее
корней, ее
истории он
мечтал
внести вклад
в создание
чувства
принадлежности
и гордости в
этом
обществе, и
переносил
это желание в
научные
труды, как
показывают
его
исследования,
посвященные
древней
Кампании,
руководимый
им проект
национального
значения,
предметом
которого
были проблемы
процесса
приватизации
ager publicus с особым
вниманием к ager
Campanus, и
намерение
создать в
сотрудничестве
с
заинтересованными
местными
учреждениями
Центр
изучения
древней
Кампании,
место, где не
только
проводились
бы
исследования
и изучение,
но где предпринимались
бы шаги по
восстановлению,
продвижению
и
использованию
огромного
культурного
наследия.
Ведь
Университет
должен был
быть не
изолированным
островком, а
активной частью
сложного
организма,
действующей
в сотрудничестве
с другими
институтами,
и стать
начальным
звеном
в цепи
хороших
начинаний.
Для
Дженнаро
Франчози
университет
означал
исследовательскую
работу, но
также и прежде
всего «его»
студентов.
Даже в
критические
моменты,
которых
людям с ярко
выраженной
чувствительностью
редко
удается
избежать, он
никогда не
отказывался
от
преподавания,
напротив, он
находил в
контакте с
учениками
стимул,
позитивный
толчок к
тому, чтобы вновь
обрести
воодушевление.
Его лекции
всегда были
проблематическими,
он стремился
скорее
ставить
вопросы, чем
предлагать
решения. Во
время его
курсов
римского
права в Университете
Фридриха II
нам иногда
случалось слышать
на лекции,
как он
разрабатывает
идеи, сформулированные
ранее, в
другом ключе.
Будучи
спровоцированным
каким-нибудь
любопытным
вопросом на
размышления,
которые подтолкнули
его к
изменению
собственной
позиции, он
искренне
признавался,
что это было
заслугой его
студентов.
Если он не
был достаточно
убедителен,
это означало,
что какой-то
ход
рассуждения
был неточным,
что он должен
был,
следовательно,
задать себе
новые вопросы
и найти
приемлемые
ответы.
Иногда,
особенно
когда он
перешел от
преподавания
римского
права в
Неаполитанском
университете
к преподаванию
институций
римского
права во II
Университете,
мне
случалось
укорять его в
том, что он
«летал
слишком
высоко» по
отношению к
уровню
базовой
подготовки
своих слушателей.
Он отвечал
мне, шутя, что
для исправления
некоторых
преувеличений
он рассчитывал
на мою
кропотливую
работу, и что
его долгом
было
максимально
стимулировать
критическое
мышление.
Поэтому он
посвящал значительную
часть курса
исторической
части: он
хотел, чтобы
его студенты
до конца понимали,
в какой
степени
правовые
нормы могут
быть
порождениями
своего
времени. Он
хотел, чтобы
каждый из
них, именно
каждый из тех
примерно
шестисот,
семисот
студентов,
которые его
слушали,
научился
читать и
интерпретировать,
желательно
обсуждать и
оспаривать норму,
а не просто
запоминать и
применять ее.
Он был прав.
Студенты
были
очарованы
его лекциями;
всякий, кто
их слушал,
хранит о них
живое
воспоминание.
4. – Уважение
к
собеседнику
всегда
отличало –
помимо его
совершенно
семейных
отношений с
учениками –
также и то,
как он
работал в группе.
Когда после
окончания
университета
я начала
посещать его
рабочую
группу в
Институте
римского
права
Университета
Фридриха II,
у меня
вызвали
недоумение
его почти
товарищеские
отношения с
учениками.
Возможно, в глубине
души я была
убеждена, что
речь идет скорее
о внешнем
проявлении,
чем о
существе,
учитывая очевидную
разницу в
знаниях и
опыте,
которая нас
разделяла. Я
ошибалась.
Наши мнения,
наша критика,
даже наши
ошибки
действительно
его
интересовали,
он считал,
что любой
может дать
ему повод для
размышления.
И эти его
«размышления
вслух» были
на протяжении
всех этих лет
лекциями
столь же
глубокими,
как и те, что
давались
более
академически.
И те и
другие
отличало
постоянство
методического
подхода:
призыв к
тексту, к
источнику,
читать и
изучать его
беспристрастно,
даже
избороздив
волны
научной
литературы.
Сколько
труда по
составлению
картотеки, сколько
«ремесленной»,
безвестной
работы стоит
за
исследованиями
о родах! Эти
карточки, до
сих пор
ревностно
хранимые, но
не как музей
недавнего
прошлого, а
как достояние
и основа для
развития
стольких еще
нереализованных
проектов. И
сколько
теперь
сожалений о
тысячах
незаданных
вопросов, о
том чувстве
порой даже
стыда
обращения к
культуре намного
более
обширной, чем
наша. Потому
что Франчози
был
человеком
широко
образованным,
также и вне
сферы своей
дисциплины
или вообще
науки права.
Сложно было
найти тему,
которую он не
был бы в
состоянии
обсудить
даже со
специалистами.
Его
интеллектуальное
любопытство
вкупе с
поразительной
памятью
позволяли
ему с
легкостью
впитывать
знания и информацию.
Его ясная
рациональность
позволяла
ему
вырабатывать
их в систему.
Память.
Одной из его
невинных
слабостей было
вызывать нас
время от
времени на
самые
невероятные
споры,
которые он
наверняка и
несомненно
выигрывал. Не
было никакой
возможности
заранее
предвидеть
их тему,
чтобы
попытаться смошенничать
и хоть раз
победить. Это
могли быть
виды
беспозвоночных,
шкала
твердости
минералов
или кости
человеческого
тела, перечисленные
по порядку,
или
молодежная команда
«Торино»
после
трагедии в
Суперге, или
отрывки из
Евангелия
или из
Библии,
которые он,
будучи
светским
человеком,
знал лучше нас
всех вместе
взятых. Все,
что он
изучал, даже
в молодости,
осталось
неизгладимо
в его памяти.
Даже в
хорошие
моменты
последних дней
он иногда
пытался
играть в эту
игру, но
теперь спор
был с самим
собой.
Франчози
был
образованным
человеком, но
– за
пределами
безобидных
шуток между
друзьями и
коллегами по
работе – он
никогда не выставлял
напоказ свою
культуру. Он
избегал
манерных
цитат,
культурной
мишуры, которой
многие любят
щеголять. Он
обладал
невероятной
способностью
общаться с
одинаковой
непосредственностью
и с
культурными
людьми и с
самыми
простыми, и
часто именно
этим
последним
удавалось
завоевать его
привязанность.
5. – Однако не
всегда у него
был легкий
характер. Его
сдержанность
была
результатом
скорее интеллигентности,
чем
темперамента.
Плодом этой
интеллигентности
была большая
ироничность,
которая
составляла
скрытую нить
его дней и
часто
помогала ему
смягчить моменты
раздражения
или
разочарования.
Эта
ироничность
тоже иногда
проявлялась
самым
непредсказуемым
и
неожиданным
образом.
Например, когда
прямо
посреди
экзамена или
научной конференции
он посылал
записку с
выражением
человека,
который
должен
изложить
важную
проблему, и
адресату
приходилось
дважды перечитывать
ее, чтобы
понять,
разобрав
почти
нечитаемый
почерк, что
речь идет,
например, о
сатире,
неожиданно
вызванной
экзаменуемым
или докладчиком!
Наряду с
ироничностью
его всегда
сопровождала
легкая
грусть,
которая иногда
отбрасывала
тень, которую
часто воспринимали
как
отчужденность,
отстраненность.
Но для
друзей, для
близких
людей
Франчози всегда
был рядом.
Иногда, в
моменты
большого напряжения
он мог быть с
ними
вспыльчивым и
даже
несправедливым.
Но он обладал
достоинством
сердечных
людей: он
умел просить
прощения,
оставляя в
стороне
гордость, на
которую
любой другой
человек с его
заслугами и авторитетом
претендовал
бы по праву.
И затем
болезнь. Три
тяжелейших
года. Начало
самого
глубоко
личного пути,
углубления внутреннего
диалога,
упрощения и
сублимации
чувств.
Пространство,
которое стыд
не позволяет
разделить с
другими. И
тем не менее,
из этого
внутреннего
пространства,
Дженнаро продолжал
быть нашим
Учителем,
быть как никогда
тем, кем
должен быть
настоящий
Учитель: свидетелем
своих уроков.
Он прожил
этот особый
опыт как
протагонист,
не позволяя
никому
вставать
между ним и
его
противником
и всегда
выбирая
самостоятельно
время и место
своих
сражений. Он
вел свою
войну, предвидя
ее развитие,
с сознанием
того, что в
любом случае
бороться –
важнее, чем
победить. И
он начал
партизанскую
войну,
состоявшую из
стычек и
отступлений,
в
беспрерывном
поиске
нормальной
повседневной
жизни. Он ни от
кого не
скрывал
своей
болезни, но
старательно
прятал ее
зачастую разрушительные
проявления.
Только по
все большей
требовательности
к себе самому
и своим
ученикам,
только по
увеличению
его
начинаний и
занятий,
можно было
уловить
ощущение
спешки,
желание истратить
тот огромный
груз
жизненной
силы, которую
в себе он
чувствовал.
Исследования
о ager Campanus,
Романизация
древней
Кампании, Leges regiae,
новые
издания
учебников,
начало издания
словаря
римских
родов, группа
по исследованию
самнитов,
общие
проекты с
Российской
Академией
Наук, все это
– не
прекращая преподавания
и
деятельности
как декана.
Все больше
требовать от
себя самого, измерять
свое
мужество, не
мужество
одного
большого
поступка, а
повседневное.
Поиск внешней,
лишь
кажущейся,
нормальности,
поскольку не
было ничего
нормального
в человеке,
который
руководил
Советом
факультета,
скрывая под
пиджаком
иглу в вене. В
человеке, который
искал время
от времени
глаза друзей,
которые
убеждали его
в том, что
снаружи ничего
не было
заметно. В
человеке,
который, даже
удалившись
вглубь леса,
чтобы прожить
с немногими
близкими
свой
последний
путь, всегда
беспокоился
о том, чтобы
остальные
продолжали
идти.
Также и это,
и многое
другое
было в
Дженнаро
Франчози.
Жить и
работать
рядом с ним
не всегда
было просто
для его
учеников и
близких. Это
не было
легко, но
было прекрасно.
Спасибо,
Дженнаро, нам
всегда будет
не хватать
тебя, но ты
будешь с нами
всегда. И
теперь, когда
буря утихла,
мой капитан,
корабль, хоть
и с
разорванными
парусами,
попытается
добраться до
гавани. И даже
если это не
будет
изначальная
цель плавания,
я знаю, что ты
поймешь,
потому что мы
все знали,
что смысл
путешествия
так же и в том,
чтобы идти.
*
Лучия Монако
– профессор
Юридического
факультета II
Неаполитанского
университета
(Италия), известный
специалист в
области
римского права.